Оригинал: Der Tod der Elsa Baskoleit, Heinrich Böll
Перевод с немецкого: Алиса
Подвал дома, в котором мы раньше жили, был сдан одному торговцу по фамилии Басколейт; в передней всегда стояли ящики с апельсинами, пахло гнилыми фруктами, которые Басколейт готовил к вывозу мусора. За сумрачным светом стекла цвета молока мы часто слышали его тягучий, восточно-прусский говор, жалующийся на плохие времена. Но в глубине своего сердца Басколейт был добродушным: мы знали, настолько точно, как знаем это только мы дети, что его ругательства были лишь игрой, как и его перепалки с нами, он часто поднимался по немногочисленным ступенькам, которые вели из подвала на улицу, его карманы были полны яблок или апельсинов, которые он бросал нам, словно мячи.
Однако примечательным был Басколейт из-за своей дочери Эльзы, о которой мы лишь знали, что она хочет стать танцовщицей. Может быть, она ей и стала: во всяком случае, она часто упражнялась, упражнялась внизу в подвальном помещении, покрашенном в желтый цвет, рядом с кухней Басколейтов: стройная светловолосая девочка, стоящая на цыпочках, одетая в зеленое трико, бледная, на протяжении нескольких минут парящая как лебедь, кружащаяся или прыгающая в перевороте. Из окна моей спальни я мог видеть ее с наступлением темноты: в желтом прямоугольнике оконного стекла ее худое тело, одетое в ядовито-зеленый цвет, бледное напряженное лицо и светловолосая голова, иногда касавшаяся голой лампочки, которая начинала качаться и на мгновения распространять круг своего желтого света на серый двор.
Были люди, кричавшие через двор: «Шлюха!», а я не знал, что такое шлюха, были и другие люди, которые кричали: «Свинство!», и, хотя я и предполагал, что значит свинство: я не мог поверить, что Эльза имела что-либо общее с этими словами. Затем распахивалось окно Басколейтов и, в пару жарки, появлялась его тяжелая, лысая голова, и со светом, падающим из раскрытого кухонного окна, он выкрикивал в темноту двора целый поток ругательств, из которых я ни одно не понимал. Во всяком случае, вскоре комната Эльзы получила шторы из толстого зеленого бархата, так что свет едва ли проникал наружу, но я смотрел каждый вечер на этот сияющий матовым светом оконный прямоугольник и видел ее, хотя я не мог ее видеть: Эльза Басколейт в ядовито-зеленом трико, худая и белокурая, на секунды парящая под голой лампочкой.
Но скоро мы переехали, я повзрослел, узнал, что такое шлюха, думал, что знаю, что означает свинство, видел танцовщиц, но ни одна не нравилась мне так, как нравилась Эльза Басколейт, о которой я никогда ничего больше не услышал. Мы переехали в другой город, началась война, долгая война, и я больше не думал об Эльзе Басколейт, точно так же, как не думал о ней, когда мы вернулись в наш родной город. Я пробовал себя в самых разных профессиях, пока не стал водителем у оптового торговца фруктов: обходиться с грузовым автомобилем было единственной вещью, которой я действительно владел. Каждое утро я получал свою смету, получал ящики с яблоками и апельсинами, коробки со сливами и ехал в город.
Однажды, когда я стоял на рампе, где мой грузовик загружался, и сравнивал со сметой то, что заведующий складом мне нагружал, вышел бухгалтер из своей кабины, обклеенной плакатами о пользе бананов, и спросил заведующего: «Мы можем доставить товар Басколейту?»
«Он заказал? Синий виноград?» «Да», бухгалтер вынул карандаш из-за уха и удивленно посмотрел на заведующего.
«Время от времени», ответил заведующий, «он заказывает кое-что: синий виноград, не знаю, почему, но мы не можем ему доставить. Продолжайте работать!» крикнул он грузчикам в серых халатах. Бухгалтер пошел назад в свою кабину, а я, я больше не следил за тем, действительно ли они загружают то, что стоит в моей накладной. Я видел прямоугольное, ярко освещенное подвальное окно, видел танцующую Эльзу Басколейт, худую и светловолосую, одетую в ядовито-зеленое, и в это утро я взял другой маршрут, отличный от предписанного мне.
Из фонарей, у которых мы играли, сохранился лишь один, и он был также без «головы», большинство домов было разрушено, и мой грузовик громыхал по выбоинам. Всего один ребенок был виден на улице, на улице, которая раньше кишела детьми: бледный, темноволосый мальчик, сидящий на корточках с усталым видом на руинах стены и чертящий в белесой пыли фигуры. Он поднял взгляд, когда я проезжал мимо, но потом снова опустил глаза. Я притормозил у дома Басколейтов и вышел из машины. Его маленькие оконные витрины были запылены, пирамиды картонных коробок свалились в кучу, и зеленоватый картон был черным от грязи. Я взглянул наверх, на заплатанную стену дома, открыл, помедлив, дверь в лавку и медленно спустился вниз по лестнице; остро пахло отсыревшей суповой приправой, лежавшей комьями в коробке рядом с дверью, но потом я увидел спину Басколейта, посмотрел на седые волосы под его шапкой и почувствовал, как неприятно ему было наполнять бутылку уксусом из большой бочки. Очевидно, ему не удалось правильно обойтись с пробной затычкой, кислая жижа текла по его пальцам, и внизу на полу образовалась лужа, кисло пахнущее место на деревянном полу, хлюпающее под его ногами. У прилавка стояла сухопарая женщина в рыжеватом пальто, равнодушно посмотревшая на меня. Наконец, он, кажется, наполнил бутылку, закупорил ее, и я снова произнес то, что я уже сказал у двери, тихо повторил: «Доброе утро», но никто мне не ответил. Басколейт поставил бутылку на стол, его лицо было бледным и небритым, теперь он посмотрел на женщину и сказал «Моя дочь умерла – Эльза…»
«Я знаю», хрипло ответила женщина, «уже пять лет знаю. Песок для мытья посуды мне еще нужен».
«Моя дочь умерла», вымолвил он. Он взглянул на женщину, как будто это было новое лицо, взглянул растерянным взглядом, но женщина сказала «Рыхлого, один килограмм». И Басколейт вытащил черноватый бочонок из-под прилавка, поковырял жестяной лопаткой и отправил своими дрожащими руками желтоватые комья в серый пакет.
«Моя дочь умерла», сказал он. Женщина молчала, а я осматривался вокруг, не мог найти ничего кроме запыленных пакетов с лапшой, бочки с уксусом, с крана которого медленно капала жидкость, песка для мытья посуды и эмалированной таблички с белокурым, улыбающимся юношей, евшим шоколад, который уже давно не выпускают. Женщина засунула бутылку в свою авоську, уложила рядом песок для мытья посуды, бросила на прилавок пару монет, и, когда она обернулась и проходила мимо меня, небрежно повертела пальцем у виска и улыбнулась мне.
Я о многом думал, размышлял о времени, когда я был настолько мал, что мой нос покоился ниже края прилавка, но сейчас я без труда смотрел на стеклянную витрину, носившую название одной кондитерской фабрики, а ныне содержащую лишь запыленные пакеты с панировочной мукой; на мгновение я как-будто съежился, нашел себя уткнувшимся носом в край грязного прилавка, ощутил пфенниги на покупку конфет в моей ладони, увидел танцующую Эльзу Басколейт, услышал людей, выкрикивающих во дворе «Шлюха!» и «Свинство!», пока меня не разбудил голос Басколейта.
«Моя дочь умерла». Он произнес это на автомате, почти без эмоций, он стоял у витрины и смотрел на улицу.
«Да», ответил я. «Она мертва», повторил он.
«Да», последовал ответ от меня. Он повернулся ко мне спиной, держа руки в карманах серого халата, который был весь в пятнах.
«Виноград она любила есть – синий, но теперь она мертва». Он не сказал: «Желаете что-нибудь?» или «Чем могу служить?», он стоял у витрины неподалеку от капающей бочки с уксусом, повторял: «Моя дочь умерла» или «Она мертва», даже не взглянув на меня.
Бесконечно долго, казалось мне, я стоял там, потерянный и забытый, пока время вокруг меня утекало прочь. Я очнулся только тогда, когда еще одна женщина зашла в лавку. Она была невысокой и полненькой, держала сумку для покупок перед животом, Басколейт обратился к ней и сказал: «Моя дочь умерла», женщина ответила «да», внезапно начала плакать и попросила: «Песка для мытья посуды, пожалуйста, рыхлого, килограмм», и Басколейт заковырял жестяной лопаткой в бочонке под прилавком. Женщина все еще плакала, когда я выходил.
Бледный темноволосый мальчик, который сидел на корточках на остатках стены, стоял на подножке моей машины, внимательно осмотрел приборную доску, поводил рукой в открытом окне, включил правый, левый сигнал поворота. Паренек ужаснулся, когда я неожиданно появился за его спиной, но я сгреб его в охапку, посмотрел в его испуганное бледное лицо, выхватил яблоко из ящика, которыми был нагружен мой грузовик, и протянул его мальчику. Он удивленно взглянул на меня, когда я выпустил его из рук, так удивленно, что я испугался и взял еще одно яблоко, и еще одно, засунул их ему в карман, затолкнул под куртку, много яблок, прежде чем я сел в машину и уехал.
|
|