В такие дни у Оливии всегда возникало предчувствие, что она больше не вернётся домой. И не то чтобы ей не нравился снег; как раз наоборот: невзирая на холод, спастись от которого не помогали даже несколько слоёв одежды – ты одеваешься, как капуста, говорила Дженни, - Оливия при виде снега ощущала странную смесь счастья и тоски по родине. Ей хотелось смеяться без повода, или только оттого, что всё кругом сверкало, а привычный знакомый мир, казалось, исчезал, точнее – засыпал под этим блестящим белоснежным одеялом, совсем как ребёнок, который сворачивается калачиком под простынкой. Как Берта, у которой была привычка спать, накрывшись с головой. Но хотя при виде снега Оливии хотелось смеяться, прыгать и кричать от радости, при всём при этом – она не знала точно, одновременно или сразу после – у неё внезапно возникало ощущение, что домой она не вернётся никогда. Между холодным, уснувшим, белым миром мягких звуков, который окружал её, и тем другим, кричащим, зелёным, горячим, который она помнила, не могло быть никакой связи. Как будто инопланетяне увезли её на своей летающей тарелке на Марс, или на Юпитер, или бог знает куда; в любом случае, в такой мир, откуда не возвращаются.
-Оливия!
В саду возле входной лестницы на снегу отпечатались птичьи следы, и можно было видеть, где эта птичка – вероятно, дрозд – копошилась в поисках пищи. Чуть подальше, где летом радовал зеленью газон, собачьи лапы не оставили ни следа от девственной белизны снежного покрова. Там, где собака пробежала, зияли чёрные дыры, а бурое пятно возле зарослей вечнозелёного кипариса явно говорило о том, что в этом месте она извалялась. Страсть у неё была валяться в земле, в грязи, в снегу, в чужих какашках. Ну что ты за хрюшка, упрекала её Оливия, хотя хозяин объяснил ей, что собака охотничья и делает так, чтобы скрыть свой собственный запах от возможной добычи. Как и ты, когда используешь духи, это то же самое, сказал он ей. Ну, так-то оно так, но не совсем, ответила Оливия, и он рассмеялся.
-Лайка!
-Оливия!
Два оклика как будто столкнулись в воздухе и нарушили его неподвижность, затуманили его хрустальную прозрачность.
-Иду! Лайка, куда же ты подевалась?
Оливия взяла жёлтый пластиковый совок и отошла от лестницы. Обойдя дом кругом, она обнаружила Лайку: та что-то вынюхивала в кустах, быстро-быстро рыла передними лапами, отчего во все стороны летели снежные комочки, и шумно фыркала, брызгая слюной на разбросанную землю.
-Ну и где, ну-ка, где ты это сделала? Ага, хрюшка, я уже увидела.
Оливия направилась туда, где заметила собачью кучку – от неё ещё шёл пар, –палочкой сгребла на совок и отнесла всё в мусорное ведро, которое стояло у железных ворот гаража. Собака, тяжело дыша, бежала за ней.
-Ну что? Ничего не добыла? Когда ты что-нибудь поймаешь, я съем это сырым.
Оливия ласково потеребила собачью мордочку.
-Не обижайся, глупенькая. Я же шучу.
-Оливия, милая, мне пора.
Кармела стояла на самом верху лестницы, уже в пальто, держа в руках перчатки и шарф.
-Идите спокойно, я услышу отсюда малышку.
-Иди.
-А?
Кармела, смеясь, всегда склоняла голову набок. Оливия находила её очень красивой; светловолосая и с голубыми глазами, она была похожа на немку. Хотя – по мнению Оливии – ей бы лучше пошли длинные волосы, а не эта мальчишеская стрижка, которую она носила.
-«Иди», а не «идите».
-Ой, я опять.
-Врач придёт в одиннадцать. Если он станет прописывать антибиотики, скажи – не надо. Наверняка он и понятия не имеет о гомеопатии, но ты скажи ему, пусть пропишет что-нибудь натуральное, ладно? Наш врач-гомеопат в отпуске, поэтому, собственно… Ну да ладно, неважно. Я ушла, вернусь поздно. Поцелуй Берту, когда она проснётся.
Кармела не спустилась, а, скорее, сбежала к воротам гаража, пока Оливия открывала решётку. Выезжая, она помахала рукой из окна машины и укатила вверх по склону, резко набирая скорость, как юная лихачка. Оливия чуть заметно покачала головой.
-Оли!
Ну вот, девочка уже проснулась, и наверняка от рёва мотора. Прежде всего Оливия должна была поставить ей градусник. Войдя в дом, она столкнулась с Нико: в халате, он стоял перед дверью на кухню с растерянным видом, словно не очень понимал, как он там оказался.
-Доброе утро.
- Доброе утро, Оливия.
Нико ещё не побрился, волосы с одной стороны головы были примяты подушкой.
-Кофейку будете? Э … ешь!
-Что – ешь? Я только кофе попью.
-Нет, ну «ешь», в смысле… я хотела сказать, «будешь кофе»... Ох ты, господи...
Нико тоже рассмеялся. У него был красивый смех, весёлый, как у двухлетнего мальчугана. Да и весь он был, как нескладный ребёнок: слегка выгнутые ноги, слишком короткие для его довольно крупного тела, большая голова, руки, от неловких движений которых бились чашки, разливалась вода, страдала мебель... Он был как слегка недопечённый хлеб, но очень милый. С дочкой Нико возился, как немногие отцы из тех, кого знала Оливия.
-Бертита уже проснулась. Пойду приму душ.
Оливия как-то обсуждала с Дженни, что Нико – ну совсем ребёнок: и выглядит, и двигается, и хохочет, как маленький. А у него всё-всё, как у ребёнка? И обе они хохотали, как идиотки, пока кока-кола не пошла у них через нос. Хохотали потому, что Оливия раскрыла ей тайну, что нет, не всё: как-то утром Нико не заметил, что у халата развязался пояс, и Оливия смогла убедиться, что по крайней мере одна часть его тела была отнюдь не детской.
Воспоминания о том, что Нико так запросто открыл свою наготу, вызывало в ней чувство вины, как будто она подсматривала за ним в ванной. Оливия быстро пошла на кухню, на ходу крикнув вглубь коридора: Уже иду, Бертита, только сперва сделаю кофе для твоего папы.
Нико научил Оливию управляться с кофеваркой, так что она уже сама готовила капуччино. А в тот первый раз она налила слишком много молока, и белая пена вылилась через край прямо на пол. Но хуже всего было потом, когда она попыталась снять кофеварку с огня: в спешке схватилась не за ручку, а прямо за железку, в итоге обожгла руку и вдобавок разлила по полу оставшееся молоко. Когда Нико пришёл узнать, в чём причина суматохи, Оливия – а это был её второй день в доме – с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться. Она тихонько посасывала кожу между большим и указательным пальцем, где было больнее всего, пока Нико изучал последствия катастрофы. Я всё уберу, сеньор, извините. Нико не стал её слушать; не обращая внимания, что ступает по разлитому молоку, он взял её руку и сунул под кран в раковину. Подержи под водой, это немного снимет боль. Я схожу за мазью, - и он ушёл, вновь наступив в лужу, и разнёс следы по всему дому.
Теперь-то Оливия научилась наливать по мерке воды и молока и насыпать кофе, а также нажимать на кнопку до того, как поставить кофеварку на огонь. И первое, что она делала, услышав поутру, что Нико встал, – это варила капуччино, который он обычно пил, сидя за компьютером, частенько ещё в халате.
-Как дела, солнышко?
Бертита в ответ жалобно застонала. Оливия убедилась, что температура ещё не спала. От пота светлые кудряшки на голове девочки слиплись, а на подушке осталось влажное пятно.
-У меня болит голова.
-Я принесу тебе горячего молока и аспирин для детей.
-Кола-као.
-Хорошо. А потом я тебя выкупаю. Вон как ты вспотела.
-Не хочу купаться.
-Твой папа сейчас в ванной.
-Не хочу купаться.
Берта захныкала и стала колотить ногами по одеялу.
-Ну, не надо плакать. Я пошла за кола-као.
-Но купаться я не буду.
Оливия вернулась на кухню. Не было смысла спорить с Бертой. Родители очень избаловали её, и если Берта говорила «нет», редко когда случалось уговорить её сказать «да».
Из окна кухни был виден луг, окруженный дубами. Там паслось несколько коров, и время от времени доносился звон колокольчиков. Оливии очень нравилось, что здесь было как в деревне – не видно вокруг других домов; впрочем, стоило только выйти за пределы сада, как вдоль улицы сразу выстраивался целый ряд коттеджей. Зато, находясь дома или в саду, можно было действительно воображать, что ты далеко от города: в деревне, где по полю бродят лоснящиеся коровы, откормленные ослы, бегают собаки с шелковистой шёрсткой.
Нико вошёл в кухню и налил себе кофе.
-Как дела, Оливия?
- У меня хорошо.
-Хочешь чашечку?
-Нет, большое спасибо. Сейчас отнесу малышке кола-као и детский аспирин. У неё всё ещё жар.
-Я уйду в десять и до пяти не вернусь.
-Хорошо.
-Телефон института я оставил на столе в гостиной. Ты точно не хочешь кофе?
-Ну, немножечко.
-А потом поешь, что захочешь. Я купил мяса в «зелёном» магазине: без всяких гормонов, антибиотиков и прочей дури.
-Оли!
-Иду!
С чашкой кола-као и печенюшками в руках, Оливия направилась по коридору, слыша за собой шаги Нико: он как всегда слегка волочил ноги. От лентяйства, сказала бы мама; у Оливии эту привычку выбили палкой ещё в детстве.

En días así, Olivia tenía el presentimiento de que ya nunca regresaría a casa. Y no es que le desagradase la nieve; al contrario: a pesar del frío, que no se le quitaba aunque acumulara sobre su cuerpo varias capas de ropa –la táctica de la cebolla, como decía Jenny-, Olivia, al ver la nieve, sentía una extraña mezcla de felicidad y nostalgia. Le daban ganas de reír sin motivo, o por el solo motivo de que todo era blanco, y brillante, y el mundo que conocía parecía desaparecer, más bien quedarse dormido bajo aquel manto reluciente y limpio, igual que un niño se arrebuja en las sábanas. Como Berta, que tenía la costumbre de dormir arropada hasta por encima de la cabeza. Pero aunque le entrara esa risa al ver la nieve y le dieran ganas de saltar y gritar de alegría, también –no sabía si al mismo tiempo o justo después– le daba de pronto esa sensación de que nunca regresaría a casa. Entre el mundo frío, dormido, blanco, de sonidos amortiguados que la rodeaba, y aquel otro estridente, verde, caliente que recordaba, no podía haber comunicación alguna. Era como si la hubiesen secuestrado los extraterrestres en un platillo volante: a Marte o Júpiter, o vaya usted a saber adónde: desde luego, a un mundo del que no se regresa.
-¡Olivia!
Las huellas de un pajaro estaban impresas sobre la nieve del jardín, junto a la escalera de la entrada, y también se veía dónde el pájaro, probablemente un mirlo, había escarbado en busca de comida. Más allá, sobre lo que en verano era una superficie de césped, las pisadas de la perra habían arrancado a la nieve cualquier apariencia de virginidad. Sus patazas habían abierto negros agujeros, y allí, junto a las arizónicas, una mancha parda revelaba dónde se había revolcado. La perra tenía la costumbre de restregarse contra la tierra, el barro, la nieve, los excrementos de otros animales. Qué puerca eres, le recriminaba Olivia, aunque el señor le había explicado que lo hacía porque era una perra cazadora: para ocultar su verdadero olor a las posibles presas. Igual que tú te pones perfume; es lo mismo, le había dicho. Bueno, igual, igual no es, había respondido Olivia y el señor se había reído.
-¡Laika!
-¡Olivia!
Las dos llamadas parecieron chocar en el aire, rompiendo su inmovilidad, enturbiando su total transparencia.
-¡Voy! Laika, ¿dónde te metiste?
Olivia tomó el recogedor de plástico amarillo y se alejó de las escaleras. Dio la vuelta a las casa hasta descubrir a Laika, que husmeaba debajo de las arizónicas y escarbaba muy de prisa con las patas delanteras, levantando en derredor un chisporroteo de partículas de nieve y lanzando resoplidos que flotaban blancos sobre la tierra revuelta. Quizá había venteado un animal.
-¿Dónde, a ver, dónde lo hiciste? Ah, puerca, ya lo vi.
Olivia fue a donde acababa de descubrir los excrementos de la perra y los empujó con un palo sobre el recogedor. Aún humeaban. Los llevó al cubo de basura junto al portón de hierro por el que se accedía al garaje. La perra la seguía jadeando.
-¿Qué? ¿No cazaste nada? El día que caces tú algo me lo como yo crudo.
Tomó a la perra cariñosamente por el hocico.
-No te ofendas, tonta. Lo digo en broma.
-Olivia, que me tengo que ir, mujer.
Carmela estaba en lo alto de la escalera, ya con el abrigo puesto, con los guantes y una bufanda en la mano.
-Váyase tranquila, yo oigo a la niña desde aquí.
-Vete.
-¿Eh?
Carmela, cuando sonreía, inclinaba al mismo tiempo la cabeza hacia un lado. Olivia la encontraba muy guapa; rubia y de ojos azules, parecía alemana. Aunque pensaba que le habría quedado mejor el pelo largo, en lugar de ese peinado de chico que llevaba.
-Que es “vete”, no “váyase”.
-Ay, otra vez.
-El médico viene a las once. Si le receta antibióticos, dices que no. Seguro que no tiene ni idea de homeopatía, pero le dices que algo natural, ¿vale? Nuestro homeópata está de vacaciones, por eso... Bueno, da igual. Me voy, que llego tarde. Da un beso a la niña cuando se despierte.
Carmela trotó más que caminó hasta la puerta del garaje mientras Olivia iba a abrir la cancela. Le hizo un gesto de despedida por la ventanilla al salir y se alejó cuesta arriba acelerando como lo habría hecho una adolescente. Olivia sacudió casi imperceptible la cabeza.
-¡Oli!
Ya se había despertado, seguro que con el ruido del motor. Le iba a poner el termómetro lo primero. Al entrar en la casa se encontró con Nico, en bata, parado frene a la puerta de la cocina, con gesto de perplejidad, como si no supiese muy bien cómo había llegado hasta allí.
-Buenos días.
-Buenos días, Olivia.
Aún estaba sin afeitar y tenía el pelo aplastado del lado sobre el que había dormido.
-¿Le hago un cafecito? ¡Te!
-No, café por favor.
-No, o sea que “te”, que te hago un café, quiero decir. Ay, Dios.
Nico también se echó a reír. Tenía una risa linda, alegre como la de un crío de dos años. En realidad, todo él parecía un crío desproporcionado: con sus piernas ligeramente arqueadas y demasiado cortas para el tronco más bien grandón, su cabezota, sus movimientos torpes que acababan con tazas, derramaban líquidos, provocaban choques con muebles... Tenía algo de pan poco hecho, pero era una buena persona. Se ocupaba de la niña como pocos padres a los que conociese Olivia.
-Bertita ya está despierta. Me voy a dar una ducha.
A Jenny le había contado eso de que Nico parecía un niño, que su aspecto, sus movimientos, su risa eran de niño. ¿Y lo tiene todo, todo de niño? Y las dos se habían reído como tontas hasta que les salió la Coca-Cola por la nariz. Porque Olivia le reveló que no: una mañana se le había soltado el cinturon de la bata sin que él se diese cuenta de que lo llevaba todo al aire, permitiendo a Olivia descubrir que al menos una parte de su anatomía era más de garañón que de criatura.
El recuerdo de Nico ingenuamente expuesto a su mirada la hacía sentirse tan en falta como si lo hubiera estado espiando en el baño. Se fue rápidamente a la cocina a preparar el café, mientras gritaba pasillo adentro: Ya mismo voy, Bertita, primero voy a hacer un café a tu papá.
Nico le había enseñado a manejar la cafetera exprés, que incluso hacía cappuccino sola. Sin embargo, la primera vez echó demasiada leche y la espuma blanca se desbordó sobre las placas de la cocina. Pero lo peor fue cuando intentó retirar la cafetera del fuego a toda prisa: no atinó a tomar el asa, sino que dio con el metal y sólo consiguió quemarse la mano, además de derramar el resto de la leche por el piso. Cuando Nico entró a descubrir la causa del estruendo, Olivia, era su segundo día en la casa, tuvo que hacer un esfuerzo para no ponerse a llorar. Se chupaba la carne entre el pulgar y el índice, donde más dolía, mientras el señor inspeccionaba el desastre. Ya lo recojo, señor, disculpe. Nico no le hizo caso; pisando descuidamente la leche vertida, le tomó la mano y se la puso bajo el grifo del fregadero. Déjala bajo el agua, te aliviará un poco. Voy a por una pomada, y se alejó pisoteando otra vez la leche y repartiendo sus huellas por toda la casa.
Pero Olivia ya había aprendido a dosificar el agua, la leche y el café, y a presionar la válvula antes de poner la cafetera en el fuego. Y lo primero que hacía en cuanto oía a Nico levantarse por la mañana era un cappuccino, que él solía tomar frente al ordenador, a menudo aún en bata.
-¿Cómo estás, corazón?
Bertita respondió con un quejido. Olivia comprobó que todavía tenía fiebre. El sudor le había pegado los rizos rubios a la cabeza y provocado una mancha de humedad sobre la almohada.
-Me duele la cabeza.
-Te voy a traer leche caliente y una aspirina para niños.
-Cola Cao.
-Bueno. Y luego te voy a dar un baño. Estás toda sudada.
-No quiero bañarme.
-Tu papá está en la ducha.
-No quiero bañarme.
La niña se puso a gemir y a dar patadas contra el edredón.
-Bueno, no empieces a lloriquear. Voy por el Cola Cao.
-Pero no me baño.
Olivia regresó a la cocina. No merecía la pena discutir con Berta. Sus padres la tenían muy consentida, y si la niña decía que no a algo, rara vez acababa siendo que sí.
Por la ventana de la cocina se veía un prado con encinas en el que pastaban algunas vacas. De vez en cuando se escuchaba un cencerro. A Olivia le gustaba esa sensación de estar en el campo, de no ver otros edificios alrededor, aunque en cuanto se salía del jardín se descubría una calle flanqueada por chalés. Pero desde la casa o desde el jardín se podía alimentar esa ilusión de estar en el campo: un campo con vacas lustrosas, burros bien nutridos, perros sin enfermedades en la piel.
Nico entró en la cocina y se sirvió el café.
-¿Cómo estás, Olivia?
- Yo bien.
-¿Quieres una taza?
-No, muchas gracias. Voy a darle su Cola Cao a la niña y una aspirina infantil. Aún tiene fiebre.
-Yo me voy a las diez y no vuelvo hasta las cinco.
-Está bien.
-El teléfono del instituto lo he dejado en la mesa del salón. ¿Seguro que no quieres un café?
-Bueno, un poquitito.
-Luego come lo que quieras. He comprado filetes de la carnicería ecológica. Sin antibióticos ni hormonas ni otras porquerías.
-¡Oli!
-¡Voy!
Echó a andar por el pasillo con el Cola Cao y unas galletas, tras de sí los pasos de Nico, que solía caminar arrastrando los pies; eso es de vagos, habría dicho su mamá; a Olivia la costumbre se la quitaron de niña a palos.