Радек с нами

Олег Кен

Jean-Francois Fayet. Karl Radek (1885-1939). Biographie politique. Bern: Peter Lang, 2004 (L"Europe et les Europes 19e et 20e siecles. Vol. 4). 813 p.

Биографическое исследование Жан-Франсуа Файе (Женевский университет) вполне под стать герою, чья деятельность не вписывается в рамки истории одной страны, одного политического движения, одной эпохи. Политическая биография Карла Радека предстает путешествием, точнее, странствием. "Я всеми принят, изгнан отовсюду", - мог бы сказать о себе Радек словами Франсуа Вийона (в переводе Эренбурга).

Отправной пункт полувекового пути, окончившегося в камере Нерчинской тюрьмы, - семейное воспитание Карла Собельсона в Тарнове, проникнутое духом Хаскалы - движения за эмансипацию евреев и их приобщение к универсальным ценностям разума и терпимости. Под влиянием матери и дяди мальчик читает и перечитывает пьесу Лессинга "Натан Мудрый", созданную под впечатлением образа Мозеса Мендельсона, основателя Хаскалы. Обаяние немецкого Просвещения обретает соперника в мифологии великих польских романтиков, и юный Собельсон подумывает о принятии католичества. Вскоре тяга к патриотической и демократической литературе открывает путь к поискам синтеза идей национального и социального освобождения. Первым политическим сообществом для Карла Собельсона стал гимназический кружок. Одному из его членов, Мариану Кукелю, предстоит стать генералом Пилсудского и министром обороны в лондонском эмигрантском правительстве (ныне Кукель известен как историк Наполеоновских войн). Путь Радека, позаимствовавшего свой главный псевдоним у героя романа Стефана Жеромского, вел к международной социал-демократии. Из провинциальной Галиции девятнадцатилетний публицист отправляется в Берн, где предлагает сотрудничество Адольфу Варшавскому (Варскому) - одному из лидеров социал-демократии Королевства Польского и Литвы. Статьи Радека в варшавском "Глосе" привлекают широкое внимание. Роза Люксембург зовет его перебраться в Берлин и вводит в круг германских социал-демократов. В декабре 1905 года Радек оказывается в Варшаве и вскоре получает первый тюремный срок. Он пишет для "Нойе Цайт", учит русский язык и знакомится с работами Ленина и Плеханова, а выйдя из тюрьмы, возглавляет профсоюзную комиссию СДКПиЛ и разъезжает по русской и австрийской Польше. Удостоенный заключения в знаменитую цитадель, Радек овладевает английским (который немедленно пробует на томах Смита и Риккардо), его статьи продолжают появляться в "Червонном Штандарте". В конце 1907 года подданного империи Габсбургов выпроваживают из Царства Польского без права на возвращение. Будучи немногим старше двадцати, "он уже прошел, по примеру самых знаменитых революционеров эпохи, "университеты" изгнания, революции и тюрьмы" (с. 60).

Последующее изложение, в котором Радек предстает сложившимся и все более влиятельным активистом международной левой социал-демократии, вероятно, представит более осязаемый интерес для профессиональных историков. Однако именно первая глава является решающей для понимания Карла Радека. Структура личности взрослого человека меняется очень редко. Причины, по которым добросовестный биограф обычно спешит покончить с рассказом о молодости героя, очевидны: скупость прямых свидетельств и трудность реконструкции идейного и эмоционального контекста. Сам Радек, кое-что рассказав о пережитом в юности, одновременно закамуфлировал свои культурные, социальные и политические истоки. Ж.-Ф. Файе, напротив, отнесся к этой проблеме вдумчиво и серьезно, обращаясь к истории восточноевропейского еврейства, творчеству Мицкевича, польской социалистической прессе, сопоставляя автобиографические детали с социально-политическим контекстом. Файе сдержан в оценках. Он позволяет образу Радека постепенно прорастать сквозь ткань повествования, а читателю - формулировать свои собственные выводы.

Подлинную революционную страсть Радека породила не ненависть, а просвещенческая вера в достоинство человека. Он насквозь литературен и хочет изменить окружающую жизнь, возвратить ей значимость, освободить от убогой ограниченности. Радек неугомонен и общителен. Он раздражает тех, кто, подобно Р. Люксембург, отмечает его стремление вмешиваться в дела, "которые его не касаются". Учение Мозеса Мендельсона через пять поколений откликнулось в Радеке страстным желанием заслужить положение идеолога Интернационала, но товарищи "никогда полностью не принимают его как одного из своих, и он всегда остается бунтовщиком, вольным стрелком" (с. 54).

Следующая глава посвящена "Делу Радека". Это "персональное дело" (начавшееся с обвинений в хищении плаща своего соученика, нескольких книг из редакции "Напшод" и тому подобных проступков, совершенных в 1901-1904 годы) Ж.-Ф. Файе рассматривает в политическом контексте. Опираясь на поддержку бременских радикалов и регулярно выступая в региональной печати, где ценились его последовательность, эрудиция и острый стиль, Радек стал видным активистом левого крыла СДПГ, атаковавшего самодовольный парламентаризм партийного руководства. Одновременно он присоединился к "молодой оппозиции" - правлению СДКПиЛ, выступавшей за широкое сотрудничество революционных сил. Руководители этих партий, которым во время "кровавой недели" января 1919 года предстояло оказаться по разные стороны баррикад, в 1912 году стали союзниками в стремлении изгнать Радека на обочину политической жизни (с. 106). Для этого потребовалось не только исключение Радека из СДКПиЛ, но и вмешательство Фрица Эберта в обсуждении его "дела" на Хемницком съезде германской партии. Август Бебель заявил, что "этот человек" не заслуживает, чтобы его имя произносилось вслух (шепотом Бебель признавал заслуги Радека в интеллектуальном развитии СДПГ; с. 127, 133). Известная доля моральной неразборчивости Радека - впрочем, какая? сам он признавал "некоторые грехи молодости" (с. 111), автор уклоняется от собственной оценки - лишь заострила конфликты, вскоре приведшие к краху Интернационала и расколу социал-демократии.

Для понимания драмы международного социализма важен и другой аспект этой истории. Установленный решениями партийных трибуналов и высших органов СДКПиЛ и СДПГ, Lex Radek вызвал тревогу проницательных современников, которые отметили складывание в мирной социал-демократической среде практики воинствующего неуважения к праву. Франц Меринг задавался вопросом, предоставляет ли партия своим членам необходимые гарантии моральной репутации, какими обладает индивид, даже рабочий, в буржуазном обществе. Реформист Карл Хильдебранд указывал на риск соскальзывания германской социал-демократии "к русской модели" централизованной партии (с. 137). Исследование Ж.-Ф. Файе наводит на мысль о связи между тогдашними разбирательствами "персональных дел" и действиями внесудебных репрессивных органов в Советской России в последующие десятилетия (интересно, что одному из инициаторов "законной" травли Радека доведется стать создателем ВЧК). Проявившиеся в "деле Радека" приоритет целесообразности, пренебрежение естественным правовым чувством (при номинально "судебном" разбирательстве) подсказывают, что происхождение массового террора коренится не только в революционной практике или в особенностях восточных обществ. Оно восходит и к социалистической идеологии как таковой - к противостоянию миру буржуазных норм, к попытке преодолеть их, опираясь на соображения справедливости и общей пользы, в конечном счете - к гуманистическому протесту против отчужденности "бесчеловечного мира". Ирония, впрочем, состояла и в том, что Радека, по существу, обвинили в пренебрежении к буржуазной конвенциональности (так позднее он, член официальной делегации в Брест-Литовске, без смущения раздавал революционные брошюры немецким солдатам и братался с ними на глазах офицеров (с. 231)). Было явным "филистерством" квалифицировать как кражу, например, "заимствование" пальто у своего друга Августа Тальгеймера (у будущего вождя КПГ их было несколько; с. 133). В общем, следуя за изложением Файе талантливый художник мог бы придать всей этой истории вид притчи о международном социализме, который, наставляя других, не сумел понять самого себя (и заодно окончательно снять пошловатый налет, окружающий рассказы о молодом Радеке).

Последующие главы книги, описывающие деятельность Радека в годы Первой мировой войны и революций ("Превращение парии в заместителя наркома"; "Обманутые надежды на Германию"; "Революционер, интриган, дипломат"), слишком богаты разноплановым социально-политическим содержанием, чтобы поддаваться краткому пересказу и анализу. Повествование Файе разочарует любителей сенсационных предположений1, как и историков, повторяющих раздраженное замечание Ленина, что Радек "совершенно не годится в дипломаты"2. Главным достижением при описании этого периода деятельности Радека (многие эпизоды сравнительно хорошо изучены немецкими, польскими и российскими авторами), вероятно, следует считать реконструкцию и объяснение его политических взглядов.

Ошеломляющая смена настроений и перегруппировка политических сил, происшедшие в Германии с началом мировой войны, заставили усомниться в том почти мистическом доверии к инстинкту масс, их способности к правильному выбору и воле к самостоятельной борьбе, которое было характерно для последователей Розы Люксембург. Радек начинает "скольжение" от концепции спонтанности к ленинскому волюнтаризму (с. 163). Побуждая Карла Либкнехта голосовать против военных кредитов, он, однако, остается противником раскола СДПГ (даже накануне Циммервальдской конференции в сентябре 1915 года Ленин был вынужден скрепя сердце поддержать тезисы Радека, в которых призыв к антивоенным революционным действиям не сопровождался естественными для большевиков "организационными выводами"). Основываясь на полемике Радека против Юниуса (Розы Люксембург), Ж.-Ф. Файе вслед за американским историком У. Лернером считает, что в середине 1916 года он "имплицитно" отказался от "пространства буржуазной демократии" в пользу "авангарда профессиональных революционеров". При близком рассмотрении этот тезис вызывает большие сомнения: критикуя попытку "строить рабочую политику на воспоминаниях", Радек имел в виду столь дорогие большевикам "воспоминания" Юниуса о французских якобинцах (с. 192). В самом ли деле произошел идейный разрыв Радека со своим "старым политическим наставником"? Да, отныне он выступает за создание самостоятельной революционной партии. Но не было ли изменение позиции Радека обусловлено новыми настроениями среди все более многочисленной оппозиции внутри СДПГ? При этом он и в 1917 году остается "поразительно последовательным" противником разрыва с Циммервальдской левой (и, следовательно, противником создания нового Интернационала; с. 223). В послеоктябрьский период для Радека основными остаются интересы революции в Германии и Австро-Венгрии. Солидаризация с левыми коммунистами - противниками Брестского мира предстает естественным "продолжением его формирования как европейского социалиста" (с. 239).

Настоящим поворотом - "окончательным разрывом с польским социализмом и знаком новообретенной верности большевизму" - автор считает поддержку Радеком новой программы Ленина (т.е. курса на постепенное социалистическое строительство в России; с. 239-240). Этот вывод подкрепляется ссылкой на статью Радека, однако никаких подробностей, которые бы позволяли проверить это утверждение, Ж-Ф. Файе не приводит. Статья, посвященная анархистам и опубликованная в апреле 1918 года (прим. 337), не может служить доказательством того, что Радек поддержал разоружение левых эсеров в июле 1918 года (что само по себе не слишком важно). В общем, непонятно, в чем выразилось это новое сближение с Лениным, особенно если вспомнить трезвые рассуждения Радека на VII съезде РКП(б) - первом съезде русской партии, на котором ему пришлось выступать3.

Скорее наоборот - повороты происходили у Ленина. В феврале-марте, панически восприняв германский ультиматум, он взломал внутрипартийный консенсус относительно русской революции как вспомогательного звена и рычага общемировой трансформации, а затем, весной-летом 1918 года, оформил новое единство большевиков и европейской левой. Это единство основывалось на "Брестской" платформе: сохранение социалистической власти в России является самостоятельной ценностью и sine qua non мировой революции. Час выбора еще не настал (для одних это случится в 1921 или 1929 году, для других в 1936, 1939, 1948, 1956 годах), да и само отчетливое разграничение интересов РСФСР и международного социализма в середине 1918 года уже утратило прежний и еще не приобрело новый смысл. Речь пока шла о смещении акцентов, не имевшем практического значения для Радека, который работал в Москве, но по-прежнему ощущал более тесную связь с германским рабочим классом, нежели с Россией (с. 255).

Ж.-Ф. Файе предлагает иную интерпретацию. "Осенью 1918 года Радек выглядит полностью присоединившимся к концепциям Ленина и завершившим, таким образом, процесс, начатый в Швейцарии. Его поддержка политики Брест-Литовска, его согласие с хозяйственным поворотом и его замечания о силе капиталистической организации в Германии в качестве объяснения запоздания европейской революции предстают отрицанием его прежних концепций" (с. 251-252). Не слишком ли много "разрывов" с прошлым, каждый из которых предстает в силу этого несколько двусмысленным?

"Германия разбита. Путь в Россию для Антанты свободен... Не забывайте, - говорил Ленин, провожая Радека в Берлин, - что вам придется работать в тылу врага. Интервенция неизбежна, и многое зависит от положения в Германии". Радек парировал: "Немецкая революция является слишком серьезным событием, чтобы ее можно было рассматривать как диверсию в тылу врага" (с. 261). Перед немецкими товарищами Радек защищает красный террор, используя ссылку на специфические российские условия (с. 267), - не слишком похвальная аттестация для немца или поляка. "Политическое и социальное устройство разных стран отличается друг от друга. В каждой стране рабочий класс изберет особые пути" (с. 267). Этими банальностями (до которых, впрочем, Москва окончательно дозрела лишь к 1986 году) Радек пытался предостеречь неофитов коммунизма, составлявших большинство на учредительном съезде КПГ, от имитирования Октябрьского переворота. Тщетно.

Находясь после поражения восстания в Моабите, Радек без промедления осудил попытку Вольфхайма и Лауфенберга (его старых товарищей по антивоенной борьбе) выдвинуть лозунг "народной революционно войны" против Антанты. Новое течение Радек пренебрежительно назвал "национал-большевизмом". Он был готов приветствовать признание представителями военной касты (впрочем, весьма немногочисленными), что против воли рабочего класса возродить Германию невозможно. Однако как направление мысли левых социалистов "национал-большевизм" представлялся Радеку "мелкобуржуазной причудой" (с. 308), попыткой заглушить классовую борьбу, в общем - опасным извращением4.

Радек понимал исходные мотивы "национал-большевизма" и разделял опасения, что новые коммунистические партии превратятся в бессильных маргиналов. "...Если мы хотим быть рабочей партией, которая ведет борьбу за власть, мы должны отыскать дорогу, которая ведет к этим массам" (с. 449). Идеологической всеядности он противопоставил идею широких союзов при сохранении автономии их участников. Уже в 1919 году анализ положения в Центральной Европе привел Радека к идее единого фронта с социал-демократами и сотрудничества с другими политическими и социальными силами (что позднее получило название "линия Шлягеттера").

Лишь несколькими годами позже, частично и ненадолго, русская партия и Интернационал примут эти установки, в приверженности которым Радек вновь оказался "удивительно постоянным" (с. 313). Приводя это суждение М. Гольдбаха, автор оспаривает его (в 1921 и 1923 годах Радек согласился поддержать политику "наступления") и вместе с тем подкрепляет: в обоих случаях ему приходилось действовать с учетом соотношения сил в большевистской партии и, более того, положения Советской России в Европе. (Кстати, хотя Радек был чуток к этой проблеме, вряд ли без оговорок стоит принять утверждение, что он был также первым среди большевистских руководителей, кто попытался найти "modus vivendi с капиталистическими государствами" (с. 313).) В кризисном 1923 году Радек обнаружил "совершенно исключительное для того времени понимание движущих сил фашизма, его отличия от консервативной политики и актуальности угрозы, которую он представлял для немецкого и международного рабочего движения" (с. 455). Стоит добавить, что рекомендации Радека на полтора десятилетия предвосхитили выводы главных коммунистических теоретиков антифашизма - Троцкого, Тольятти и Димитрова. Более того, общее направление мысли и практических усилий Радека было во многом созвучно идеям Антонио Грамши5, хотя, оставаясь на почве немецко-польско-русского марксизма, Радек не сумел выразить свои взгляды в широких понятиях политической теории, обращение к которым придавало наследию Грамши актуальное звучание почти до конца XX века.

"...Широкие массы пролетариата утратили веру в завоевание власти в близком будущем. ...Завоевание власти больше не стоит на повестке дня", - констатировал Радек еще весной 1923 года (с. 428), невольно повторяя свои сентенции осени 1914-го ("Бессмысленно желать прекращения войны какой-то массовой акцией... Время революции не пришло" (с. 171)). Поражение германского Октября (на победу он и не рассчитывал) вновь отбросило Радека-Парабеллума-Виатора и проч. на российскую почву, теперь навсегда. Его существованию в СССР посвящены две заключительные главы книги, быть может самые трудные для автора и читателя (не говоря уже о самом герое), - "Радек и оппозиция" (1923-1929), "В безднах сталинизма" (1930-1937).

Отношения Радека к русской партии в революционные годы, пожалуй, можно назвать критичным и снисходительным приспособлением. Большевистская диктатура не вызывала у него энтузиазма, но он был убежден в ее полезности с точки зрения интересов европейского социализма. "Мы рассчитываем на мировую революцию, мы должны выиграть несколько лет. Как при этом можно отрицать важность террора?" - убеждал он Либкнехта и Люксембург в конце 1918 года (с. 263-264). Тот же подтекст присутствовал в его согласии поддержать знаменитую резолюцию X съезда о единстве партии. Я понимаю, что запрещение фракций вполне может обратиться против нас, говорил Радек, но это менее опасно, чем нынешний разброд в РКП(б). Осенью 1923 года Радек направил ультиматум советскому политбюро, требуя прекращения распри в партийных верхах. Почти не касаясь существа "бюрократического перерождения", он заявлял, что травля меньшинства вредит международным задачам и, если она не прекратится, он призовет руководителей "западных партий" навести порядок в РКП(б) (Файе дает глубокий, почти исчерпывающий анализ этого документа, впервые опубликованного в 1998 г. (с. 490-492)).

На пороге 1924 года Радек перестал быть членом ЦК русской партии (ранее он был лишен поста секретаря исполкома Коминтерна) и, "почти вопреки самому себе", оказался в оппозиции (c. 497). Ж.-Ф. Файе подхватывает замечание Троцкого о том, что позиция Радека была всегда колеблющейся, отклоняясь от линии левой оппозиции то влево, то вправо. При этом он подчеркивает относительность понятий "левая" и "правая оппозиция" и ставит вопрос о том, применимо ли само это понятие к "инакомыслящим", которые не ставили под сомнение легитимность режима. Экскурс автора в проблематику внутрипартийной борьбы не дает исчерпывающих ответов, но весьма полезен для исследования оппозиции и диссидентства 20-х годов, которое в значительной мере остается делом будущего. Что касается Радека, он оказался инакомыслящим и по отношению к левой оппозиции, полагая, что переход к Термидору уже состоялся, но умеренная экономическая политика является "единственно возможной", а курс сталинского руководства в Китае - в целом верным (с. 499, 582, 584-585).

Думается, что, тщательно реконструируя позицию Радека по различным аспектам политики ВКП(б) и Коминтерна в Германии и Китае, его взаимоотношения с лидерами "демократических централистов" и сторонниками Троцкого, автор сравнительно мало внимания уделил логике самого Радека. Еще в Моабите он погрузился в анализ нисходящего развития революций прошлого и, как замечает Ж.-Ф. Файе, даже при оценке событий в Китае оставался в рамках европейской исторической модели. Лишь правоверному ленинцу, российскому рабочему-революционеру или западному коммунисту, озабоченному перспективами собственной страны и слабо вовлеченному в дела русской партии, к концу 20-х годов могло казаться, что революцию в России ждет иная участь, чем участь ее великих предшественниц. Радек не относился к их числу и, в отличие от другого теоретика "термидора" - страстного и деятельного Христиана Раковского, в избытке обладал способностью к самоиронии. В конце 1927 года бывший ректор Университета имени Сунь Ятсена с улыбкой встречает изгнание из Кремля, исключение из ВКП(б) и ссылку в Сибирь, но уже через полгода подписывает письмо Л. Сосновскому: "Ваш старый друг социал-предатель" (с. 607).

Оправдывая свое "капитулянтство", Радек ссылался на поворот сталинской группы "влево", затем на угрозу контрнаступления "правых" (с. 601, 622). Автор, однако, скептически относится к мнению таких авторитетов, как Исаак Дойчер и Пьер Бруэ, полагавших, что Радека примирил со Сталиным отказ от НЭПа. Нет, причина капитуляции Радека состояла в оценке советского термидора как свершившегося факта. С ним можно было бороться или вернувшись в партию и поддерживая "центристов" против правых", или создавая "вторую партию". Радек сделал ставку на второй вариант, но скоро убедился, что "фракция большевиков-ленинцев" не сможет стать "партией пролетарских масс" В этих условиях борьба с существующей властью, опасался Радек, может привести лишь к полному ниспровержению коммунистического режима (с. 614-615). Может быть, большое значение имело для Радека и его первое соприкосновение с провинциальной Россией. Из общения с возчиком рыбы и хозяйкой частной столовой он "с грустью" убедился, что "свобода фракций - это двери, через которые врывается третья сила"6 - необузданная сила русского простонародья, совершенно чуждая человеку городских улиц Европы (и благодаря еврейско-польскому воспитанию начисто лишенному славянофильских иллюзий).

Радек имел задатки демократического, даже плебейского, политика, но в обстановке постреволюционной России он не мог быть и не был демократом. Ритм истории, как он ее наблюдал и понимал, требовал иного, а Радек всегда стремился быть эффективным. "В обладании полном ума, в обладании полном таланта" он бросился в "бездны сталинизма".

Одновременно Радек потерял уважение даже тех, кто вместе с ним капитулировал перед правотой ЦК ВКП(б) (и заодно, похоже, уважение автора). Ж.-Ф. Файе сохраняет объективный тон и старается найти смягчающие обстоятельства. Верный правилу поддерживать оказавшихся в беде товарищей, в 1928 году бомбардировавший ЦК требованиями перевести Троцкого из Алма-Аты в более здоровый климат, в 1933 году Радек не постеснялся оспорить перед Сталиным правомерность ареста Преображенского (с. 626). Сколь бы неправдоподобны ни были похвалы, который Радек расточал сталинскому гению, "было бы ошибкой думать, что он презирал Сталина". "Несомненно, он был не в восторге ни от его стиля, ни от претензий на способности теоретика, но он признавал за ним определенные качества политика и тактика, чего недоставало оппозиции" (с. 647). Представляясь публике журналистом, экспертом-международником или наставником советских литераторов, Радек, по существу, превратился в советника Государя (показательна статья Радека, опубликованная в семнадцатую годовщину Октября под заглавием "Разговор Николо Макиавелли с Ж.-Ж. Руссо о демократии и диктатуре" (с. 692)).

Такого рода деятельность обычно оставляет мало следов. Поэтому неудивительно, что по мере приближения к концу изложение несколько разлаживается. "Реконструктивные трудности" заставляют усомниться в общепринятом мнении, будто Радек не умел держать язык за зубами (автор с этим не спорит: с. 687, 698). Почему же в таком случае мы так мало знаем о главных пружинах его деятельности в 30-е годы? Отступая от хронологического принципа изложения, Файе разделяет повествование о 1930-1936 годах по тематическим блокам (пожалуй, лучше всего удался раздел о Радеке - эмиссаре Сталина и шефе Бюро международной информации при ЦК ВКП(б) в 1932-1936 годы). Ж.-Ф. Файе как будто полагает, что перемены в жизни Радека тех лет носили преимущественно внешний характер. Так ли это?

Еще важнее вопрос - удалось ли автору подняться над перечнем радековских ролей ("агиограф Сталина", "раболепное перо" и проч.), свести воедино различные амплуа, раскрыть побудительные мотивы героя, обнаружить тот политический замысел, который позволял Радеку поступаться своим достоинством? Ж.-Ф. Файе рассматривает лишь одно объяснение: Радек, как и Бухарин, надеялись на демократическую эволюцию сталинского режима и старались ей содействовать. Файе слишком хорошо знает своего героя, чтобы согласиться с этой версией: на Бухарина это похоже, "но мне кажется невозможным приписывать такие надежды Радеку" (с. 694). Других гипотез у автора нет - и ему остается соскользнуть к "бытовым" пояснениям: напомнить, что, участвуя в сталинском маскараде, Радек сохранял свои привилегии (Дом на набережной), указать, что, прежде равнодушный к алкоголю, он стал безудержно пить. Ясно: Радек деградировал. В 1936 году над ним сгущаются тучи, им овладевает беспокойство, 12 сентября он арестован. Рассказываемая Ж.-Ф. Файе история по своей эвристической силе здесь приближается к банальной проповеди. Конечно, это еще не основание с порога отказать ей в правдивости, однако задуматься стоит.

Перебрав возможные причины ареста Радека, автор философски замечает: "В тридцатые годы все советские граждане были заложниками Сталина, потенциальными жертвами окружавшей их паранойи. Исходя из этой констатации и страшного количественного баланса чисток... вопрос, следовательно, не столько в том, чтобы выяснить, почему Радек был арестован, сколько в том, почему бы ему не быть арестованным? И в сентябре 1936 года Сталин, очевидно, больше не находил ответа на этот вопрос" (с. 701). Исследования "польской", "кулацкой" и других операций НКВД, внутренней борьбы и механизмов репрессий в руководстве ВКП(б) и Коминтерна давно оставили позади подобные недифференцированные представления о "большом терроре". При этом автор ссылается на очерк Николя Верта в "Черной книге коммунизма". Возможно, Файе руководило желание воздать должное мэтру, но следование пафосу столь неисторического труда похоже на измену собственному методу.

Поведение Радека в декабре 1936 года (когда он начал сотрудничать со следствием) и на январском процессе 1937 года по делу об "антисоветском троцкистском центре" Ж.-Ф. Файе объясняет попыткой выторговать сохранение ему жизни. Отчего же он с такой страстью настаивал на политическом характере суда, отчего вступал в рискованную полемику с государственным обвинением, поставив под сомнение основной способ доказательства вины подсудимых - их признания? Автор предлагает поразмыслить над некоторыми высказываниями Радека, но его вердикт неизменен (с. 705, 719-720).

Социальные науки после Маркса и Фрейда пронизаны недоверием к тому, что люди говорят сами о себе. Гуманитарное познавательное усилие не может, однако, абстрагироваться от равноправного диалога с человеком, как он сам себя представляет. Когда он зачем-то говорит польскому атташе (весной 1936 года), что на его рабочем столе всегда лежат книги Юлиуша Словацкого и других поэтов-романтиков7, когда безо всякой видимой причины вставляет в свою статью (летом 1936 года) признание в неизжитой симпатии к "люксембургианству" или заявляет суду: "не нужно нам этого снисхождения"8, то самое естественное - поверить ему. На протяжении почти всего повествования Ж.-Ф. Файе так и поступает, внимательно анализируя высказывания Радека и других героев книги, сопоставляя их с обстоятельствами и логикой политической борьбы. Если Радек оставался самим собой в двадцать, тридцать, сорок лет, то почему он непременно должен был предать себя на пороге пятидесятилетия? Памятуя наблюдения-выводы Файе о логике политической эволюции Радека, о постоянстве его центральных идей (как и о способности отступать перед невозможностью их осуществления, о готовности к вынужденным тактическим зигзагам), уместно предположить, что Радек варшавской Цитадели, Моабита и Лубянки - одно лицо.

Изменились обстоятельства. Наступившая "эпоха больше не принадлежала революционерам-интернационалистам", говорит автор и, к сожалению, добавляет: "одним из которых Радек перестал быть" (с. 721). Слишком простая констатация, ничуть не помогающая ответить на вопрос: кем же он стал и как это новое качество соотносилось с прежним "революционером-интернационалистом"?

В поисках ответа стоит обратиться к классическому тексту, мимо которого, наверное, не прошел ни один марксист радековского поколения и который было мучительно упоминать - в силу его безысходности. "Самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса... Он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем... его принципам, а то, что он должен сделать, невыполнимо. <...> Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно"9.

Надежду на спасение подавали романтики и "люксембургианство". Вера в спонтанное массовое действие как единственный тип подлинной революционной политики (вера, далекая притом от французского активизма) подразумевала немалую долю исторического смирения. Нетрудно было заключить, что в отсутствие такого субъекта (конечно, временном) историческая миссия должна выполняться иным, "недемократическим" путем - путем приспособления к наличным условиям и использования рычагов постреволюционной диктатуры. Герою предстоит бороться, не имея возможности опереться на народ, но ради него двигаясь по карьерной лестнице в терзающем душу одиночестве - как Конраду Валленроду из одноименной поэмы Мицкевича10. Все же СССР и ВКП(б) - не орден крестоносцев, отчего не попробовать?

Такого рода реконструкция мотивов (не касаясь здесь возможной сути радековского политического проекта) далека от описания Файе. Тем не менее она во многом созвучна основной тональности и содержанию книги.

"Радек никогда не имел политических воспреемников, никогда не было "радекистов" (как существовали "троцкисты", "зиновьевцы", "сапроновцы", "бухаринцы"), но ставший знаменитым как "политический писатель", равно как интернационалист и предтеча левого радикализма, Радек может покоиться с миром, - завершает свой труд Файе. - Он наконец нашел свое место - между политическим вымыслом и историей - в той Германии, которая никогда не переставала быть политической страстью его жизни" (с. 730)11. Таков взгляд современного европейца - быть может, излишне уcпокоенный даже для европейца?

На большей части Старого Света дилеммы демократической политики, практическое осмысление которых стало делом жизни Радека, остаются великим историческим вызовом. Скитания Агасфера не окончены. Последние слова Радека сохраняют свою все еще нераскрытую силу: "Мы до конца осознали, орудием каких исторических сил были. Очень плохо, что при нашей грамотности мы это так поздно поняли, но пусть это наше сознание кому-нибудь послужит"12.

Остается добавить несколько слов. Книга Ж.-Ф. Файе основана на материалах восемнадцати архивов Германии, Франции, Голландии, России, Швейцарии, почти исчерпывающей библиографии работ Радека, обширной разноязычной прессе, сотнях документальных публикаций и исследований. Изложение хорошо структурировано, внутренне соразмерно и снабжено необходимым аппаратом. Зачастую книга интересна даже в тех местах, где приходится говорить о тривиальном, о хорошо известных явлениях. Ее значительный объем вполне оправдан, детали подобрано строго и тактично. Замеченные при рецензировании фактические ошибки и неточности имеют мало отношения к сути повествования и легко устранимы.

Монография Файе - лучшее, что было написано о Карле Радека13, и вносит важный вклад в историю международного социализма. Одновременно это сочинение является почти образцовым и по-настоящему современным воплощением жанра научной биографии. Издание книги Жан-Франсуа Файе на русском языке было бы встречено многими читателями с интересом и признательностью.

Примечания:

1 Ю. Фельштинский. Был ли причастен К. Радек к гибели К. Либкнехта и Р. Люксембург? // Вопросы истории. 1997. # 9-11.

2 Записка В.И. Ленина В.М. Молотову для всех членов политбюро, 20.02.1922 // В.И. Ленин. ПСС. Т. 54. С. 176.

3 Седьмой экстренный съезд РКП(б). Март 1918 года: Стенографический отчет. М.: Политиздат, 1962. С. 57-61.

4 Генрих Лауфенберг не дожил до 1933 г., Фриц Вольфхайм умер в концлагере в 1943 г.

5 См., в частности, фрагмент 1933-1934 гг. о "перманентной революции" и "гражданской гегемонии" (Quintin Hoare and Geoffrey Nowell Smith (eds.). Selections from the Prison Notebooks of Antonio Gramsci. N. Y.: International Publishers, 1971. P. 242-243).

6 XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 26 янв. - 10 февр. 1934 г.: Стенографический отчет. М.: Партиздат, 1934. С. 627.

7 Notatka attache wojskowego RP w Moskwie K. Zaborowskiego "Rozmowa z Radkiem dnia 14. 3. 1936". - Centralne Archiwum Wojskowy, 1775/89/1136, l. 236.

8 И далее: "Жизнь в ближайшие годы, пять-десять лет, когда будет решаться судьба мира, имеет смысл в одном случае - когда люди могут принимать участие хотя бы в самой черной работе жизни. То, что было, - исключает это. И тогда снисхождение было бы только ненужным мучением" (Последнее слово подсудимого Радека // Судебный отчет по делу антисоветского троцкистского центра... 23-30 января 1937 года. М.: Юридическое изд-во, 1937. С. 232).

9 Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии (1850) // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 7. С. 422-423.

12 Последнее слово подсудимого Радека. С. 232.

13 Автор этих заметок не смог разыскать книгу В.А. Артемова "Карл Радек: идея и судьба" (Воронеж: Центрально-Черноземное книжное изд-во, 2000. 175 с.; рец. Л.И. Гинцберга - Новая и новейшая история. 2002. # 2. С. 243-245). Эта работа осталась неизвестной и Ж.-Ф. Файе.

На открытом процессе по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра» в 1937 году Карл Радек, под пытками оговоривший своих подельников, подписавший все абсурдные обвинения, которые против него выдвигались, заявил, что не следователь пытал его, а он пытал следователя, умоляя признать себя негодяем и предателем. Это была последняя из известных его шуток, должно быть, самая мрачная. Вряд ли она помогла отсрочке смертного приговора, но сама способность шутить в подобной ситуации выдает удивительный характер Радека, а также наводит на мысли о еврейского юмора.

Заполняя в тюрьме анкету, Радек на вопрос, чем он занимался до революции, написал: «Сидел и ждал». Следующим шел вопрос: «Чем занимались после революции?». Ответом было: «Дождался и сел». Хорошо известен и другой каламбур Радека о том, возможна ли в Советской России двухпартийная система. На этот вопрос он отвечал положительно, но при условии, что одна партия будет у власти, а другая за решеткой.

Сам он, однако, верно служил той, что на коне, с находчивостью и остроумием скорее акциониста, чем серьезного политика. Гипертрофированно еврейский, Радек как будто вышел из антисемитских карикатур. Беспринципный, циничный, насмешливый, крупный игрок в политических расстановках 1920−1930-х годов, именно игрок, актер, с извечным принципом «show must go on ».

Родившийся на окраине Австро-Венгерской империи, во Львове, он провел юность в Европе и никогда не чувствовал себя дома в Советском Союзе, всегда оставался здесь иностранцем и, как всякий иностранец, имел несколько иную оптику, позволяющую ясно видеть абсурд происходящего, который, правда, он отчасти сам и конструировал. Что отнюдь не мешало, а скорее способствовало его иронии.

Ему припомнили иностранное происхождение, как и всякому не своему. «Что представляет собой Радек? Радек - это человек без роду, без племени, без корня. Это порождение задворок Второго интернационала, заграничных кафе, вечный фланер, перелетчик туда и сюда. Русский рабочий класс, пришедший к власти, пытался его переделать, но Радек предпочел гнить заживо…» — А. Фадеев в этой речи 1937 года уловил, кажется, что-то важное.

И. Сельвинский писал о Радеке:

Которые «слева», которые «справа» -
Одна уголовная радуга,
Но даже бандита можно исправить,
Ну, а попробуй Радека.
Вот он, игравший ни мало ни много
Идеями, жизнями, пушками,
В черных бакенах - не без намека -
Загримированный Пушкиным...

Интересно, однако, что бакенбарды Радек отпустил не в честь Пушкина, а вслед за своим любимым поэтом — Мицкевичем.

Книга, о которой сегодня пойдет речь, хорошо известна. Это «Портреты и памфлеты». Она вышла несколькими изданиями в 1933−1934 годах. Второй тираж был десять тысяч, при этом сейчас от него с трудом сыщется и несколько экземпляров. Все, созданное Радеком, было уничтожено. Его книги, найденные при обыске, тянули едва ли не на расстрел. Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» рассказывает, как она сожгла перед арестом именно «Портреты и памфлеты», наряду с сочинениями Бухарина, Фридлянда и даже книжкой Сталина «Об оппозиции», которая к 1937 году тоже перестала быть кошерной.

Автор бесчисленного количества анекдотов и человек явно веселый, писал Карл Бернгардович ужасно скучно. Буквально с трудом можно продраться сквозь эти железобетонные штампы. Но продравшимся, в качестве бонуса, почти во всякой статье автора открывается второе дно.

Самый известный «портрет» или «памфлет» посвящен Сталину. Статья «Зодчий социалистического общества», впервые опубликованная 1 января 1934 года в «Правде», впоследствии вошла в сборник 1934 года. До сих пор исследователи спорят, была ли явно гипертрофированная риторика этого сочинения хвалебной или издевательской. И это очень характерно для Радека - сквозь советский однообразный стиль, призванный, видимо, усыпить читателя, проглядывает шут и трикстер.

В статье «Выше знамя социалистической культуры» Радек описывает сожжение нацистами книг на площади у Берлинского университета. Вот, казалось бы, вполне невинное и совершенно идеологически выверенное сочинение. На первый взгляд, Радек однозначно осуждает происходящее, сокрушается вместе с каменными памятниками Фихте и Гумбольдту, которые с ужасом взирают на разгул чернорубашечников. Но вдруг в статье встречается совершенно неожиданная фраза: «Они сжигают те слабые ростки буржуазно-демократической культуры, которые начались в германской литературе в бабье лето веймарского периода». Надо ли говорить, что слова «буржуазно-демократическая культура» для Радека даже не ругательные, это собственно то, с чем он всю жизнь боролся.

Известно о симпатиях Радека к национал-социалистам, а также о его переговорах с правительством Гитлера, подготавливающим пакт Молотова - Риббентропа. Абсурдно, но этого еврея, возможно одного из немногих, советские следователи обвиняли в сотрудничестве с фашистами не зря. Конечно, Радеком двигала отнюдь не какая-то особая любовь к Гитлеру, а желание и дальше играть на поле перманентной революции . Но, по меткому выражению Троцкого, ее голову уже перевесил «свинцовый зад бюрократии», и повсюду наступала такая стабильность , которая совершенно не нуждалась ни в чьих шутках.

Среди книг, подвергшихся аутодафе на площади перед Берлинским университетом, Радек упоминает сочинения З. Фрейда, который, среди прочего, писал, что юмор — это высший защитный механизм, позволяющий преобразовать аффект в удовольствие. Спешите воспользоваться.

О сходстве нацизма и сталинизма и Брестской битве сентября 1939 года, мне представлялось, что данная тема в статье была раскрыта в достаточной степени, поскольку я не ставил перед собой цель рассказать обо всем многолетнем советско-немецком сотрудничестве, а лишь о частном его примере, применительно к событиям начала Второй мировой войны. Однако, просматривая позже свои материалы, я все же решил освятить этот вопрос в более полном объеме и рассказать о разных периодах данного сотрудничества. В этой статье речь пойдет о самом первом периоде советско-немецкой дружбы в начале 20-х годов прошлого века, и рассказ о нем я бы хотел увязать с биографией человека, который выступил инициатором сближения СССР и Веймарской республики, и первым предложил большевикам сотрудничать с нацистами для продвижения своей политики. Этот человек - один из малоизвестных лидеров большевистской партии Карл Радек.

Карл Бернгардович Собельсон (Радек - партийный псевдоним) родился в 1885 году в еврейской семье во Львове, входившем в тот период в состав Австро-Венгерской империи и носившем название «Лемберг» Его отец был учителем. В 1902 году Радек окончил гимназию в городе Тарнов на юге современной Польши и тогда же присоединился к Польской социалистической партии. В 1903 году Радек, менявший партии как перчатки, присоединился к Российской социал-демократической рабочей партии, прообразу будущих меньшевиков и большевиков, а уже в следующем году вступил в социал-демократическую партию Королевства Польского и Литвы. Через два года впервые был арестован русской полицией вместе со знаменитой впоследствии Розой Люксембург за революционную деятельность, однако уже через полгода был выпущен на свободу. Сторонникам коммунистов, говорящим о «жестокости царизма», можно на этом примере поразмышлять о том, какая судьба ждала бы Радека за антигосударственную агитацию во время, к примеру, сталинского СССР.

В 1907 году Радек снова арестован по той же причине и на этот раз выслан в Австрию. Через год он примыкает к Германской социал-демократической партии. Однако вскоре он был исключен из польской и немецкой партии после ссоры с Розой Люксембург, которая с того периода стала его личным врагом. Причиной ссоры и последующего исключения выступило воровство денег из партийной кассы. Тогда же Карл получил свое звонкое прозвище, которым позже станет пользоваться как он сам, так и его друзья и противники - «Крадек». В переводе с польского это означает «вор». По другой версии он получил это прозвище за страсть к тасканию книг из библиотек его друзей, по третьей - за присвоение чужих идей и выдачу их за свои собственные. Однако последним славились многие более именитые деятели социал-демократии, включая Ленина и Троцкого, так что эта причина, на мой взгляд, далека от реальности. Таскание книг же вообще выглядит позднейшим историческим анекдотом, сочиненным самим Радеком или его сторонниками. Позже появилась еще одна версия, по которой Роза Люксембург уже тогда подозревала Радека в сотрудничестве с австрийской или немецкой разведкой, и поэтому добилась его исключения. К сожалению, источники предоставляют противоречивые сведения, поэтому точно установить причину невозможно. Однако данная версия достаточно хорошо объясняет те события, о которых пойдет речь далее.

После исключения из партии Радека довольно быстро пригрел Владимир Ленин, которого моральный облик его сторонников всегда интересовал в самую последнюю очередь. Ленин впоследствии называл Радека «умнейшей и хитрейшей головой своего времени», и в определенном смысле оказался прав.

Во время Первой мировой войны Радек, как и Ленин, жил в Швейцарии и, в качестве эксперта большевиков по Германии, налаживал отношения между коммунистами и немецким послом в этой стране Мирбахом. После Февральской революции он становится членом Заграничного представительства большевистской партии в Стокгольме и вместе с Якубом Ганецким и Вацлавом Воровским начинает действовать в качестве связного между германским Генштабом и большевиками. Заграничное бюро способствовало отправке Ленина в Россию и занималось бесперебойными поставками денежных средств на укрепление большевистской партии, которые получало от небезызвестного Александра Парвуса, давнего друга большевиков и агента немецкой разведки.

В Петроград Радек приехал только после Октябрьской революции, когда деятельность Заграничного бюро была завершена. В ноябре 1917 года новым правительством он был назначен на пост заведующего отделом внешних сношений Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (высшего законодательного, исполнительного и контролирующего органа в Советской Республике в тот период). С декабря участвует в советско-германских мирных переговорах. Однако звездный час карьеры Карла Радека наступит только через два года, в Германии.

В январе 1919 года Радек приезжает по заданию Ленина в Германию, недавно свергнувшую кайзера, для того, чтобы повести ее по пути Советской Республики и превратить германский «Февраль» в «Октябрь». Вместе с ним в Германию прибыл и Феликс Дзержинский, имеющий, как и Радек, хорошие связи среди немецких коммунистов. Радек вступает в переговоры с лидерами так называемых «спартаковцев», аналога большевиков в Германии, возглавляемых знакомой нам Розой Люксембург и столь же знаменитым Карлом Либкнехтом, чтобы убедить их организовать восстание в Берлине и свергнуть правительство Веймарской Республики. Давний враг Радека Люксембург не поддержала его предложение, считая, что время для свержения правительства еще не пришло. Однако Карл Либкнехт посчитал, что немецкие рабочие достаточно распропагандированы для того, чтобы опереться на них при борьбе с правительством и ему удалось убедить остальных. И 5 января восстание началось.

Восставшие смогли устроить массовую демонстрацию на центральной площади Берлина, а затем захватить здание полиции, редакцию сотрудничавшей с правительством Социал-демократической партии «Форвертс» и телеграфное бюро Вольфа. Но очень быстро стало ясно, что у восстания фактически нет лидеров. Вместе того, чтобы координировать действия восставших, лидеры «спартаковской» Коммунистической партии спорили друг с другом и никак не могли решить, готовы ли они к тому, чтобы по примеру большевиков захватить власть и стать правительством, или время для этого еще не пришло. Также коммунистам не удалось привлечь на свою сторону войска, оставшиеся лояльными правительству. Вполне закономерно, что оправившаяся власть довольно быстро смогла нанести ответный удар.

Густав Носке, министр обороны Веймарской Республики и, что интересно, член Социал-демократической партии, возглавив отряды фрайкора (немецкие добровольческие отряды, состоящие в основном из ветеранов, прошедших Первую мировую войну и созданные для защиты Германии от коммунистов) численностью около 2-3 тысяч человек, 11 января отбивает сначала редакцию «Форвертс», а затем и штаб полиции и телеграфное бюро. Восстание было подавлено. По свидетельству Феликса Дзержинского, пытавшегося координировать действия коммунистов и скрывшегося, когда стало ясно, что восстание потерпит крах, войска очень жестоко подавили восстание. Носке был даже прозван «кровавой собакой» Однако не стоит забывать тот факт, что, по мнению ветеранов фрайкора, им противостояли те, кто сначала обеспечил их стране поражение в войне, нанеся ей удар в спину, а теперь пытается свергнуть правительство и навязать им чуждую советскую власть.

Роза Люксембург и Карл Либкнехт попытались скрыться из города, однако вечером 15 января были найдены и арестованы войсками фрайкора. Их допросили и в эту же ночь убили. Также вместе с ними был арестован и Вильгельм Пик, будущий первый президент Германской Демократической Республики, но он был допрошен и отпущен.

Карл Радек также был арестован властями и оказался в тюрьме Моабит. Однако затем начались странности, которых было немало во всей биографии революционера.

Во-первых, сразу после убийства лидеров коммунистов, брат Карла Либкнехта и известный адвокат Теодор обвинил Радека в том, что он выдал их местоположение войскам фрайкора и, таким образом, был замешан в их смерти. Во-вторых, прямо в тюремной камере Радек неоднократно встречался с представителями немецкого правительства и военных. В том числе с будущим министром иностранных дел Вальтером Ратенау и главой германского генштаба (носившего в тот период название «войскового управления» и на бумаге по результатам Версальского договора вообще не существовавшего) генерал-полковником Гансом фон Сектом.

Что касается первого пункта, то Теодор Либкнехт заявлял о том, что его брат в день своей смерти встречался с ним и обвинил Радека в связях с правительственными кругами, и сказал, что собирается встретиться с ним на конспиративной квартире вечером, и разоблачить его. Однако вечером вместо Радека на квартиру пришли офицеры фрайкора. Но тогда Теодору не удалось доказать виновность Радека, а позже все его источники, включая письма и записи бесед с участниками тех событий, погибли во время битвы за Берлин в 1945 году.

Казалось бы, абсурд, по какой причине представитель большевиков мог участвовать в убийстве своих влиятельных соратников из немецкой компартии? Однако, по мнению историка Юрия Фельштинского, причины у Карла Радека существовали более чем весомые, и они напрямую связаны со вторым пунктом.

Следует не забывать тот факт, что отношения между лидерами германской компартии и Лениным вовсе не были безоблачными. Еще в 1907 году во время пятого съезда РСДРП Роза Люксембург критиковала позицию будущего лидера большевиков. Во время Первой мировой войны между ними существовали относительное единство в оценке ее как «бойни, развязанной империалистами», однако после Октябрьского переворота и Люксембург, и Либкнехт снова начали довольно жесткую критику избранного большевиками курса. Основными их претензиями были раздача земли крестьянам по условиям Декрета о земле, принятого большевиками сразу после Октября, разгон Учредительного собрания и нарушение всех демократических норм, включая свободу слова и печати, а также Брестский мир, которым Ленин, по их мнению, укреплял действующее правительство Германии и серьезно мешал восстанию пролетариата в этой стране. Кроме того, Люксембург и Либкнехту не нравились претензии Ленина на главенство в международном коммунистическом движении, которые он обосновывал тем, что революция в России уже победила, поэтому он, как вождь победившего пролетариата, лучше остальных знает, как продвигать мировую революцию. Учитывая подготовку к созданию в самом скором времени Коммунистического Интернационала, который и должен был разрешить все вопросы с лидерством, обладающие огромным влиянием Люксембург и Либкнехт становились опасными соперниками для Владимира Ленина. И тут в Германию отправляется Карл Радек, известный своими давней антипатией к Розе Люксембург и налаженными связями с немецкой разведкой и военными кругами. Но я все же считаю, что здесь играли главную роль прежде всего не личные, а прагматические мотивы.

Подталкивая устроить в целом неподготовленное восстание, а затем фактически помогая убить его лидеров, Радек не только дискредитировал и физически уничтожил соперников среди руководства компартии Германии, но и доказывал свою полезность для действующего правительства Веймарской республики, с которым большевики считали вполне возможным договориться. Им необходимы были союзники в Европе, которые в настоящем могут не признавать белогвардейцев законной властью на территории России, а в обозримом будущем - поддерживать ленинскую власть и взаимовыгодно сотрудничать с нею. Будучи фанатиками безумных социальных утопий, лидеры большевиков все же оставались прагматичными до мозга костей политиками, не чуравшимися любых методов и готовых сотрудничать с кем угодно для достижения своих целей.

Потерпевшая поражение в войне, раздавленная и униженная Антантой, Германия также нуждалась в этом союзе. Многие немецкие военные и политические правые круги жаждали реванша и хотели освободить Германию от Версальского договора с помощью Советской Республики. Так оформились предпосылки для объединения двух стран на антиантантовской платформе.

Источники расходятся в том, до чего Радеку удалось договориться с немецкими правящами кругами, однако достоверно известно главное - что именно на этих переговорах были заложены основы для дальнейшего советско-германского сотрудничества. Также известно, что Вальтер Ратенау, тогда министр реконструкции, обсуждал по поручения министерства иностранных дел с Карлом Радеком условия для возобновления дипломатических отношений и ими были оговорены основные условия будущего Рапалльского договора, который будет заключен через 3 года. С генералом фон Сектом Радек вел переговоры по военному сотрудничеству между РСФСР и Германией, и по этому вопросу им также удалось договориться.

По сообщению историка Николаевского, в камере Радека также бывал барон Ойген фон Рейбниц, товарищ знаменитого генерала пехоты Эриха Людендорфа, начальника штаба главнокомандующего войсками на Восточном Фронте во время Первой мировой войны Гинденбурга, и героя войны. Подробности их переговоров неизвестны, однако после освобождения из тюрьмы Карл Радек какое-то время проживал у него и называл барона первым представителем национал-большевизма. Рейбниц действительно впоследствии последовательно выступал за союз с большевиками для «освобождения Германии от унижающего Версальского договора». Также Людендорф в начале 20-х годов оказал поддержку зарождавшейся национал-социалистической партии и Адольфу Гитлеру, а в 1923 году участвовал в развязанном им Пивном путче. Возможно, что именно он стал первым контактом Радека в нацистской партии, на союзе с которой последний был настаивать спустя несколько лет.

В итоге, когда Радек и представители немецкой элиты смогли договориться по интересующим их вопросам, в конце октября 1919 года его выпускают. Карл Радек недолгое время живет у барона Рейбница, а затем возвращается в РСФСР. Большевистские лидеры считают его миссию вполне успешной, и Радека награждают статусом члена Центрального комитета партии, а также назначают секретарем Коминтерна.

После поездки Карла Радека советско-германское сотрудничество начинает развиваться семимильными шагами. Уже зимой 1920 года устанавливаются первые связи между Красной Армией и немецким рейхсвером. В начале 1921 года по инициативе генерала фон Секта в военном министерстве Германии была создана «Зондергруппа Р» (Россия) для сотрудничества с советской армией, которая вошла в состав отдела разведки генштаба. Соглашения по военному сотрудничеству между РСФСР и Германией иногда объединяются исследователями под одним названием «пакт фон Секта - Радека», поскольку по их оценкам именно в военной сфере Радеку удалось добиться наибольшего успеха на переговорах.

В конце ноября 1922 года было заключено несколько соглашений между советским правительством и германской фирмой «Юнкерс». Согласно им фирма должна была наладить в РСФСР производство металлических самолетов и моторов. Также соглашения предусматривали организацию аэрофотосъемки и создание воздушного транзитного сообщения Швеция - Персия.

В начале 1923 года между РСФСР и Веймарской Республикой был подписан договор о реконструкции военных заводов на территории Советской Республики. Договор предусматривал организацию реконструкции под руководством немецких военных инженеров, за что Советы должны были поставлять немецкой армии артиллерийские снаряды. В мае этого же года РСФСР подписала договор с акционерным обществом «Берсоль», по условиям которого общество должно было построить на территории Советской Республики завод по производству отравляющих веществ. А в июле знаменитый промышленный концерн «Крупп» , специализирующийся на выпуске вооружений, договорился с ленинским правительством о помощи РСФСР в производстве боеприпасов, среди которых значились снаряды и гранаты.

Интерес в военном сотрудничестве со стороны большевиков объяснялся желанием использовать достижения немецкой военной техники для укрепления Красной Армии, а интерес германского правительства - стремлением в том или ином виде обойти ограничения Версальского договора в области подготовки военных кадров, производства самолетов, кораблей и тяжелой техники, а также боеприпасов и отравляющих газов. Ведь по условиям Версальского договора армия Германии не могла превышать 100 тысяч человек, ей было запрещено иметь авиацию, бронетехнику, а также вводились жесткие ограничения на постройку боевых кораблей. Также в 1923 году оформились значительные территориальные претензии к Польше со стороны как РСФСР, так и Веймарской Республики, что в немалой степени способствовало сближению.

Что же касается политической сферы в отношениях двух стран, то она получила большой толчок к развитию в 1922 году. В апреле - мае этого года в Генуе проходила международная конференция по экономическим и финансовым вопросам. В ней участвовали 29 стран и 5 британских доминионов. Наиболее активную роль на конференции играли представители Великобритании, Франции, Германии и Италии. РСФСР также была приглашена на данную конференцию и председателем ее делегации стал Владимир Ленин. Однако, поскольку лидер большевиков из-за прогрессирующего сифилиса, по одним источникам, или атеросклероза головного мозга, по другим, практически уже не принимал участия в делах государства, фактическим председателем делегации, который вел большую часть переговорного процесса, являлся народный комиссар иностранных дел Георгий Чичерин. На конференции специальным комитетом экспертов из разных стран, исключая Германию, была подготовлена резолюция, которая требовала от РСФСР признать все финансовые долги и обязательства Российской империи, а также выплатить компенсацию иностранцам, имевшим собственность на территории России до переворота и лишившихся ее в результате действий советского правительства. Таким образом, от РСФСР фактически требовали признания себя правопреемником прежней России и взятия на себя соответствующих обязанностей. Однако советская делегация, не горевшая особенным желанием как признавать себя правопреемником, так и принимать обязательства Российской Империи, которую она рассматривала как антипод своего государства, не была согласна с такой постановкой вопроса. Она попыталась увязать вопрос о компенсации иностранным собственникам и выплатам по обязательствам Российской империи с признанием большевистского правительства единственной законной властью на территории России и предоставлением ей кредитов. С этим, в свою очередь, не могли согласиться представители западных стран, и переговоры зашли в тупик.

Необходимо заметить, что представители русской эмиграции были возмущены участием большевиков в конференции. Русская Православная Церковь за рубежом приняла специальное обращение к конференции, в котором отрицалось право большевиков представлять русский народ где бы то ни было. Многие представители эмиграции, включая лидера Белого движения генерала Врангеля, использовали все свое влияние, чтобы убедить правительства западных стран не идти на сделку с большевиками. И представители этих государств не согласились с условиями советской делегации.

Но большевиков все же во время этой конференции ожидали не только неудачи. 16 апреля 1922 года был подписан Рапалльский договор между РСФСР и Веймарской Республикой. Договор был подписан Чичериным и министром иностранных дел Германии Вальтером Ратенау. Основные условия этого договора был уже обговорены три года назад во время первой встречи между Ратенау и Карлом Радеком в тюрьме Моабит, оставалось лишь закрепить их юридически. Однако немецкая сторона долгое время колебалась, боясь поставить дипломатическим признанием большевиков восстановление отношений со странами-победительницами в Первой мировой войне под вопрос. Решено было отложить подписание соглашения до Генуэзской конференции.

Согласно Рапалльскому договору, стороны обязались немедленно восстановить в полном объеме дипломатические отношения и урегулировать все спорные вопросы путем взаимного отказа от претензий, прежде всего от возмещения военных расходов, причиненных им и их граждан во время Первой мировой войны. Также они договорились содействовать развитию торгово-экономических отношений и взаимно предоставить режим наибольшего благоприятствования.

Следует упомянуть, что через 2 месяца после подписания договора Вальтер Ратенау был убит бывшими офицерами немецкой армии из националистической организации «Консул» На суде офицеры обвиняли его в сговоре с большевиками и еврейском происхождении. Они также утверждали, что он являлся шурином Карла Радека, что, однако, не соответствовало действительности.

Рапалльский договор создал политическую, правовую, экономическую и психологическую баз для дальнейшего развития отношений двух стран. Впервые официально была заявлена позиция, что с большевиками нужно договариваться и что они - единственная законная власть на территории России. Эта оценка, как показали дальнейшие события, была в корне неверной и немцы сами подготовили почву для дальнейшего крушения своего государства, попытавшись договориться с теми, кого устраивала лишь «земшарная республика Советов», а любые договоренности и проблемы считались временными задержками на пути туда. Почти на десятилетие на востоке и в центре Европы был создан блок из двух государств, сотрудничавших как в экономике, так и в политике и военной сфере. Этот блок еще даст о себе знать в конце 30-х годов. Кроме того, РСФСР и Германия нанесли первый удар по версальской системе международных отношений, в которой в 20-х - начале 30-х годов прошлого века доминировали Англия и Франция. Впоследствии эта система будет полностью уничтожена Гитлером.

Что же касается героя статьи, то до 1923 года он практически не принимал активного участия во внешней политике, занимаясь организационными вопросами в Коминтерне и печатаясь в советских газетах «Правда» и «Известия» Однако в 1923 году все снова изменилось.

В июне 1923 году Карл Радек выступил на заседании пленума Коминтерна с сенсационной речью. Он предложил сотрудничать с немецкими национал-социалистами, первый съезд партии которых совсем недавно прошел в Мюнхене. В своей речи Радек поддержал недавно расстрелянного немецкого нациста Лео Шлагетера, бывшего офицера рейхсвера, занимавшегося диверсиями на территории Рурской области, оккупированной французскими войсками. Он назвал Шлагетера мучеником и выразил мнение, что немецкие националисты должны бороться не с русскими крестьянами и рабочими, а с антантовским и немецким капиталом. Речь вызвала в Германии бурю. Граф фон Ревентлов, один из главных лидеров немецких националистов, в будущем присоединившийся к нацистам, предложил обсудить сотрудничество с коммунистами, а главный печатный орган компартии Германии «Роте Фане» предоставил ему возможность печататься. Коммунисты начали выступать на собраниях нацистов, и наоборот. Лидер немецких коммунистов Рут Фишер призывала нацистов к борьбе против еврейских капиталистов, а они предлагали коммунистам избавиться от их еврейских лидеров. Получался очень занятный симбиоз. И, как мы можем увидеть, национальное происхождение никого не беспокоило.

После своей речи Радек был вынужден объясниться перед некоторыми из своих соратников, потрясенных его заявлениями. Он сказал, что в деле сотрудничества с нацистами речь не может идти ни о каких сантиментах и эмоциях, и важен лишь трезвый политический расчет. Также он выразил мнение, что люди, способные погибнуть за нацизм, ему гораздо симпатичнее людей, которые способны лишь отстаивать свои места в правительстве. Глава Коминтерна Зиновьев оказал Радеку полную поддержку.

В целом переход Радека от сотрудничества с действующим правительством Веймарской республики к дружбе с нацистами можно, как мне кажется, объяснить тем, что для него и его сторонников немецкое правительство исчерпало свою полезность, и было решено найти новых союзников. К тому же нельзя забывать о том, что в условиях болезни Ленина и фактического самоустранения его от власти развернулась борьба за главенствующее положение в партии и государстве между Троцким и тройкой Зиновьева-Каменева-Сталина. И каждый кандидат имел свои взгляды как на продвижение революции, так и на отношения с другими странами. В вопросах перманентной революции позиции Троцкого и Зиновьева сближались. А Радек являлся давним сторонником Троцкого и продвигал в Коминтерне именно его позицию.

В августе 1923 года Радек на заседании Политбюро предложил организовать восстание в Германии. Сталин высказался против, однако Троцкий и Зиновьев поддержали Карла. В результате он отправляется в Германию.

В Германии Радек организует штаб для руководства восстанием. Поскольку в этот раз восстание было одобрено лидерами большевиков и возглавлено одним из них, подготовка к нему шла масштабная. Планировалось раздать присланное из РСФСР оружие около 60000 тысяч рабочих в Саксонии и Тюрингии. На помощь восставшим рабочим было запланировано отправить трехмиллионную советскую армию, которую должна была пропустить через свою территорию Польша. Фантастическая цифра, но зная размах замыслов большевиков, в ее реальность вполне веришь. Была даже выбрана ориентировочная дата переворота - 9 ноября. По странному совпадению, она совпала с датой так называемого Пивного путча, восстания нацистов в Мюнхене, возглавленного Адольфом Гитлером и генералом Людендорфом. По мнению исследователя тех событий Михаила Агурского, Радек вошел в контакт с руководством нацистской партии и они договорились о совместном захвате власти в разных частях Германии. По одной из версий, в дальнейшем предполагался даже совместный марш на Берлин по образцу Муссолини. Таким образом, одиночные выступления могли объединиться в двойной путч. Однако в ход событий вмешалось несколько факторов, которые помешали восстанию войти в активную фазу.

Во-первых, как во время первого коммунистического восстания в январе 1919 года, часть лидеров компартии Германии не желала насильственного захвата власти. Они хотели достичь ее парламентским путем. Единства в немецкой компартии добиться так и не удалось. Коммунисты смогли войти в региональные правительства Саксонии и Тюрингии. Однако им не удалось получить под контроль местное министерство внутренних дел и полицию, как предполагалось заранее. Во-вторых, начальник германского генштаба и главнокомандующий армии генерал фон Сект передал Радеку, что армия не поддержит попытку переворота и сурово покарает бунтовщиков. Кстати, тоже им было сказано и лидерам Пивного путча. В Саксонию и Тюрингию вступили части рейхсвера. Саксонское правительство было распущено. В-третьих, Польша отказалась пропустить Красную Армию и под угрозой повторения событий советско-польской войны 1920 года от этого плана большевики были вынуждены отказаться. Также их беспокоила перспектива военных действий с германской армией, которая явно не осталась бы в стороне от событий. И, в-четвертых, рабочие просто не пошли за коммунистическими агитаторами. Когда 21 октября на конференции представителей заводских комитетов и других рабочих организаций Саксонии, собранной коммунистами для организации всеобщей забастовки, в городе Хемнице, компартия призвала рабочих не повиноваться хозяевам-капиталистам и правительству, в ответ им было лишь гробовое молчание. Рабочие к этому моменту уже устали от постоянных политических демонстраций, утопических идей и безумных социальных проектов, они хотели спокойной обеспеченной жизни. Поэтому практически все из них отказались поддержать коммунистических агитаторов.

Опасаясь провала, руководство компартии Германии было вынуждено отменить переворот. Лишь в Гамбурге «пролетарские сотни», не зная об отмене восстания, попытались захватить город. Они смогли захватить несколько городских кварталов. Однако, узнав о попытке переворота, генерал фон Сект распустил коммунистическую партию и все связанные с ней организации, и ввел войска в Гамбург. После этого часть рабочих отрядов разошлась по домам, остальные же быстро были разгромлены рейхсвером. Также отряды немецких солдат в Саксонии и Тюрингии еще несколько дней громили вооруженные «пролетарские сотни» Со стороны бунтовщиков было убито и ранено около 1000 человек. Коммунистическое восстание уже во второй раз потерпело крах. Пивной путч, лидерам которого все же хватило решимости довести дело до конца, также был подавлен войсками рейхсвера, чей поддержки нацистам так и не удалось добиться.

После провала восстания Карл Радек бежит в Москву. Там на него сваливают всю вину за неудачу переворота. Зиновьев быстро отмежевался от Радека, обвинил его в «попытке сговора с фашистами» и добился исключения из Коминтерна и ЦК большевистской партии. Дорога во внешнюю политику для Карла теперь была заказана. Однако его вклад в сотрудничество с нацистами нельзя недооценивать. По мнению высокопоставленного сотрудника советской разведки и невозвращенца Вальтера Кривицкого, своими действиями Радек заложил основы для будущего сотрудничества Сталина и Гитлера, впервые показал политическую обоснованность и моральную оправданность договоренностей с нацистами. Он также завязал несколько полезных контактов в нацисткой партии, которыми впоследствии воспользуется Сталин. Одним из таких контактов был знаменитый впоследствии Йозеф Геббельс, который в 1926 году в своих мемуарах написал следующее: «По-моему, ужасно, что мы и коммунисты колотим друг друга. Где и когда мы сойдемся с руководителями коммунистов?» Также, в период своего активного сотрудничества с нацистами Радек даже сделал первый перевод «Майн Кампф» на русский язык.

Что же касается дальнейшей судьбы Карла Радека, то она сложилась плачевно. После изгнания из Коминтерна и Центрального комитета партии Радек, занимая должность ректора Университета народов Востока имени Сунь Ятсена, к которому он никогда в своей политической деятельности отношения не имел, продолжил поддерживать Троцкого в борьбе за власть. Что впоследствии не могло пройти для него даром. После исключения своего патрона из партии в 1927 году Радек был осужден Особым совещанием при ОГПУ, приговорен к 4 годам ссылки и отправлен в Красноярск. Быстро приспосабливавшийся к окружающей обстановке и легко меняющий покровителей, Радек пишет донос на Якова Блюмкина, известного чекиста и агента Троцкого в ОГПУ. Того арестовывают и расстреливают, а Радека возвращают из ссылки. По возвращении Карл написал в Центральный комитет партии письмо, в котором каялся за свои прегрешения «перед делом революции» и отрекался от троцкизма. После этого и других публичных покаяний в советской печати его восстанавливают в партии и осыпают различными материальными благами - например, дают квартиру в Доме правительства. Радек снова начинает работать в газете «Известия» и всячески прославляет Сталина и клеймит своего прежнего покровителя, к тому моменту уже высланного из страны.

Густав Хильгер, личный переводчик Гитлера, свидетельствует, что Радек и в дальнейшем не отказался от своих взглядов на сотрудничество с нацистами, и рассказывает об увиденном им случае, когда Карл, находясь в 1934 году на даче пресс-атташе немецкого посольства Баума, говорил следующее: «На лицах немецких студентов, облаченных в коричневые рубашки, мы замечаем ту же преданность и такое же вдохновение, которые озаряли когда-то лица молодых командиров Красной Армии… Есть замечательные парни среди штурмовиков».

Однако Сталин так до конца и не доверял перековавшемуся ренегату, и в 1936 году Радек вновь был исключен из партии и арестован по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Следователи довольно легко сломали его волю и, желавший любой ценой сохранить себе жизнь, Радек стал центральной фигуре Второго Московского процесса. Он дал показания не только на себя, и оговорил всех, на кого указало следствие. На суде Радек также отрицал применение пыток следователями. И сперва казалось, что ему удалось добиться своей цели.

В 1937 году суд приговорил его всего к 10 годам тюрьмы, в то время как большинство обвиняемых было приговорено к расстрелу. Это произошло, по одной версии, потому что Карл еще должен был дать показания против Николая Бухарина и других обвиняемых уже на Третьем Московском процессе. По другой, как раз в это время Сталин начал задумываться о заключении соглашения с Гитлером, и услуги Радека могли ему понадобиться. Как бы то ни было, его услуги в дальнейшем не потребовались. 19 мая 1939 года в Верхнеуральском политизоляторе Карл Радек прямо в тюремной камере был убит во время якобы «ссоры с троцкистом» Варежниковым. Однако, по результатам проведенного по приказу Хрущева в 1956-1961 годах расследования, КГБ установило, что Радек был убит Степановым, бывшим комендантом НВКД Чечено-Ингушской Советской Республики, арестованным за служебные прегрешения. Убийство было совершено по приказу Берии, а Степанов впоследствии отпущен на свободу. Так бесславно закончилась жизнь знаменитого политического авантюриста и «умнейшей головы своего времени». Жена Радека Лариса Михайловна Рейснер также была арестована, приговорена к 8 годам заключения и умерла в тюрьме. Его дочь Софья была выслана в Казахстан.

Как говорил Пьер Виктюрниен Верньо, знаменитый французский революционер, оратор и глава партии жирондистов, казненный по приговору Робеспьера в 1793 году: «Революция, как бог Сатурн пожирает своих детей» Это не мешало бы запомнить всем революционерам.

И, в качестве вывода, хотелось бы привести самую лучшую характеристику этого политического деятеля, которую ему составила в своих мемуарах Анжелика Балабанова, известная итальянская и российская социалистка, любовница Муссолини, лично встречавшаяся с большевистскими вождями:

«Он представлял собой необыкновенную смесь безнравственности, цинизма и стихийной оценки идей, книг, музыки, людей. Точно так же, как есть люди, не различающие цвета, Радек не воспринимал моральные ценности. В политике он менял свою точку зрения очень быстро, присваивая себе самые противоречивые лозунги. Это его качество при его быстром уме, едком юморе, разносторонности и широком круге чтения и было, вероятно, ключом к его успеху как журналиста. Его приспособляемость сделала его очень полезным Ленину, который при этом никогда не воспринимал его всерьёз и не считал его надежным человеком. Как выдающийся журналист Советской страны, Радек получал распоряжения писать определённые вещи, которые якобы исходили не от правительства или Ленина, Троцкого или Чичерина, чтобы посмотреть, какова будет дипломатическая и общественная реакция в Европе. Если реакция была неблагоприятная, от статей официально отрекались. Более того, сам Радек отрекался от них.

Его не смущало то, как с ним обращаются другие люди. Я видела, как он пытается общаться с людьми, которые отказывались сидеть с ним за одним столом, или даже ставить свои подписи на документе рядом с его подписью, или здороваться с ним за руку. Он был рад, если мог просто развлечь этих людей одним из своих бесчисленных анекдотов. Хоть он и сам был евреем, его анекдоты были почти исключительно про евреев, в которых они выставлялись в смешном и унизительном виде…»

Текст: Денис Гай

"в хвосте у Льва"= зверушек много,
умом и хваткой послабей,
но всех сильнее-вышел Змей
с партийным погоняло- Коба...

Старшее поколение, к коему уже принадлежу сам, уже понаслышке знало это имя
а кто сам Ефимов(1900-2008) почти не было газет и журналов без его карикатур,
брат расстрелянного журналиста Кольцова- см. интернет.

ИЗ ИНТЕРНЕТА

КТО ТАКОЙ КАРЛ РАДЕК?

Борис Ефимов*

На этот вопрос я предвижу два возможных ответа: - Не знаю. Не помню.

Что-то слышал. Но стоит ли вспоминать?

Мне кажется, если мы хотим знать свое прошлое, если нам не безразлична наша история, мы должны знать и вспоминать людей, оставивших в этой истории свой след. Знать не только "хороших и разных", но и просто разных. Даже, если они были не совсем хорошие.

Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но что это был человек заметный, незаурядный, одаренный, у меня нет сомнения. В моем представлении Карл Радек - это типичная яркая фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, воспринимаемого часто как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Б-га, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. Думаю, что он примкнул к международному революционному движению лишь потому, что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых впечатлений и авантюрных устремлений. И он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского капитализма, появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики и, как ни странно, энергично поддерживает нарождающееся национал-социалистическое движение, возглавляемое Гитлером. В Женеве, на конференции по разоружению, он выступает как один из руководителей советской делегации, довольно бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится генеральным секретарем Третьего Коммунистического Интернационала - этого сложнейшего конгломерата десятков коммунистических партий мира. Он много пишет, выступает с докладами.

Однако наступают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И, будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет стрелы своего остроумия против Сталина. Его остроты ходят из уст в уста. Вспоминается, например, такой анекдот. Сталин спрашивает у Радека: "Как мне избавиться от клопов?" Радек отвечает: "А вы организуйте из них колхоз. Они сами разбегутся". Или: "Со Сталиным трудно спорить - я ему цитату из Ленина, а он мне - ссылку". Генерального секретаря партии он именует не иначе, как "усач", "тифлис", "коробочка". Достается и Ворошилову, который на каком-то собрании назвал Радека прихвостнем Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Эх, Клим, пустая голова!

Мысли в кучу свалены.

Лучше быть хвостом у Льва,

Чем ж...ю у Сталина.

Почуяв, что в борьбе побеждает Сталин, Карл Бернгардович мгновенно перестроился. На заседании редколлегии "Известий" он уже уважительно именует Сталина "руководитель партии". Это еще не "Вождь" и "Учитель", но близко к тому. А вышедшая к пятидесятилетию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как например, "Великий Архитектор социализма" и других не менее красочных. Тем не менее он уже не обладает прежним размахом деятельности, и ему приходится довольствоваться гораздо более скромным положением члена редколлегии и политического обозревателя "Известий". И я часто встречаюсь с ним в редакции. Ко мне он относился в общем благосклонно, иногда похваливал мои карикатуры, но однажды я вызвал его неудовольствие. Как-то на обсуждении вышедшего номера меня дернуло сделать замечание по поводу его международного обзора.

Карл Бернгардович, - сказал я. - В вашем обзоре упоминается "Данцигский коридор". А при чем тут Данциг? Не правильнее ли сказать "Польский коридор"? Ведь это польская территория, отделяющая Восточную Пруссию от остальной Германии.

Радек посмотрел на меня иронически.

- "Данцигский коридор" - это общепринятый международный термин. Теперь придется всех оповестить, что этот термин не устраивает нашего карикатуриста Бориса Ефимова.

Все рассмеялись, а я, сконфуженный, прикусил язык.

Веселый циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, в том числе и тех, которые он не сочинял, Радек был широко популярен. Я видел его на одном из празднеств на Красной площади, он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, и кругом слышалось:

Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек!..

Возможно, и Сталина забавляли шутки и остроты Радека, но не в характере Хозяина было забывать и прощать колкости по своему адресу. В этом отношении "запоминающее устройство" в его мозгу работало безукоризненно, и когда начались репрессии 30-х годов, Радеку припомнилась его близость к Троцкому.

Арест. Тюрьма. Следствие. И открытый показательный процесс, на котором Радек является одной из центральных фигур, одновременно обвиняемым и свидетелем обвинения, показания которого "топят" всех остальных обвиняемых.

Радек остается Радеком и на скамье подсудимых. Присутствовавшие на процессе иностранные корреспонденты не упустили в своих сообщениях описание Радеком подробностей допросов, которым он подвергался во время следствия.

Вопреки всяким россказням, не следователь меня пытал на допросах, а я пытал следователя. И я его совершенно замучил своими объяснениями и рассуждениями, пока не согласился признать свою контрреволюционную, изменническую деятельность, свои преступления перед партией и народом.

Разве нельзя предположить, что такая способность сохранять чувство юмора шутить в столь нешуточной ситуации могли понравиться даже отнюдь не мягкосердечному Хозяину? И, может быть, отвести от него смертный приговор. Как показало будущее, этого не произошло...

Лион Фейхтвангер, присутствовавший н

А процессе, рассказывая о нем в своей книге "Москва 1937", делится своим наблюдением. При оглашении приговора перечислялись фамилии подсудимых с прибавлением роковых слов: "Приговорить к расстрелу... Приговорить к расстрелу... К расстрелу... расстрелу". Прозвучало: "Радека Карла Бернгардовича - к десяти годам тюремного заключения". По свидетельству Фейхтвангера, Радек как бы удивленно пожал плечами и, оглянувшись на соседей по скамье подсудимых, "удивленно" развел руками. Этим он как бы говорил:

Странно. Сам не понимаю, в чем дело...

Как рассказывала Мария Остех, немецкая журналистка, в качестве переводчицы сопровождавшая Фейхтвангера, когда осужденных выводили из зала, Радек обернулся к публике и, увидев Фейхтвангера, помахал ему рукой, что было одновременно и приветственным, и прощальным жестом. Журналистка назвала его по-немецки "винке-винке", что примерно соответствует русскому "пока-пока".

Когда, где и при каких обстоятельствах оборвалась жизнь Карла Радека, я не знаю.*

Как-то Радек увидел мой дружеский шарж на него, напечатанный в газете "Красная Звезда". Смеясь, он сказал мне со своим легким польским акцентом:

О, я у вас совсем не так страшный.

Я и не думал изображать вас страшным, Карл Бернгардович, - ответил я.

И, действительно, Карл Радек был совсем "не так страшный", страшным было время, в котором ему суждено было погибнуть.
*
P/S
подробности убийства К.Радека(по прямому указанию Сталина),содержавшегося в Верхне- Уральской тюрьме 19 мая 1939г установила в 1961г. комиссия под руководством пред.ком.парт.контроля при ЦК КПСС Н.М.Шверника- в камеру, под видом уголовника был посажен особист, убивший Радека в спровоцированной ссоре
(Л.Млечин. Один день без Сталина- Москва в октябре 41-го года"М.2014 стр.90-92

Заполняя в тюрьме анкету, Радек на вопрос, чем он занимался до революции, написал: «Сидел и ждал». Следующим шел вопрос: «Чем занимались после революции?». Ответом было: «Дождался и сел». Хорошо известен и другой каламбур Радека о том, возможна ли в Советской России двухпартийная система. На этот вопрос он отвечал положительно, но при условии, что одна партия будет у власти, а другая за решеткой.

Сейчас это имя почти забыто, о нем мало кто помнит. Но было время, когда его знал каждый в СССР и очень многие за его пределами. Видный советский политик, деятель международного социал-демократического и коммунистического движения. Ну а то, что он был самым сильным, самым талантливым журналистом и публицистом не только советской, но и мировой коммунистической печати, в этом никто не сомневался.

Известный советский художник Борис Ефимов неоднократно встречался с Радеком и оставил воспоминания о нем, составив что-то вроде его политического портрета: "Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но что это был человек заметный, незаурядный, одаренный, у меня сомнений нет. В моем представлении Карл Радек - это типичная яркая фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, который воспринимается часто как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Бога, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. Думаю, что он примкнул к международному революционному движению лишь потому что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых впечатлений и авантюрных устремлений. И он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского империализма, появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики. На Женевской конференции по разоружению он выступает как один из руководителей советской делегации, бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится секретарем исполкома Коммунистического Интернационала - этого сложнейшего конгломерата десятков компартий мира. Он много пишет, выступает с докладами. Однако наступают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет стрелы своего остроумия против Сталина. Его остроты ходят из уст в уста.

Вспоминается, например, такой анекдот. Сталин спрашивает у Радека: "Как мне избавиться от клопов?" Радек отвечает "А вы организуйте из них колхоз, они сами разбегутся".

Или "Со Сталиным трудно спорить, - я ему цитату Ленина, а он мне ссылку".

Почуяв, что в борьбе побеждает Сталин, Карл Бернгардович быстро перестроился. Он уже уважительно именует Сталина руководителем партии. Это еще не вождь и учитель, но близко к тому. А вышедшая к 50-летию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как например, Великий архитектор социализма.

Великий циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, Радек был широко популярен. Я видел его на одном празднестве на Красной площади. Он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, а кругом слышалось: - Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек".

Воспоминания Бориса Ефимова дают возможность читателю получить первое представление о герое нашей публикации. А теперь расскажем о нем немного подробнее.

* * *

Карл Бернгардович Радек (настоящая фамилия его - Собельсон) родился в октябре 1886 года в городе Лемберге (тогда это была территория Австро-Венгрии, теперь Львов в Украине) в еврейской семье. Скажем сразу, Радек от еврейства никогда не отказывался, но особого интереса к нему не проявлял. Родители его были учителями.

Карлу было пять лет, когда он потерял отца и все заботы о семье легли на хрупкие плечи матери. С юных лет примкнул к революционному движению. За участие в нелегальном кружке был исключен из гимназии. В 1902 году сдал экстерном за гимназический курс. Окончил исторический факультет Краковского университета. Учился в Бернском и Лейпцигском университетах.

С 1902 года Радек - член Польской социалистической партии (ППС), с 1903 г. - член РСДРП, с 1904 г. он в партии "Социал-демократы Королевства Польского и Литвы", входившей в состав РСДРП. В 1903-1917 гг. сотрудничал в польской, германской, русской, швейцарской коммунистической прессе. Участник революции 1905 г. (в Варшаве). С 1908 года примыкал к левому крылу Германской социал-демократической партии, но после ссоры с Розой Люксембург исключен из партии. Во время Первой мировой войны сблизился с В.И.Лениным. После Февральской революции Радек - член Заграничного представительства РСДРП в Стокгольме. Он был одним из организаторов переезда Ленина и его соратников из Швейцарии в Россию через Германию в запломбированном вагоне. Некоторые историки считают, что Радек был главным переговорщиком по этому вопросу с германским Генштабом.

Карл Радек вместе с Я.С.Ганецким организовали зарубежные коммунистические пропагандистские издания "Корреспонденция "Правды" и "Вестник Русской революции".

После Октябрьской революции приезжает в Петроград. В ноябре 1917 года назначается заведующим отделом внешних сношений Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов - ВЦИК (тогда высшего государственного органа). С декабря того же года входит в состав советской делегации, которая вела переговоры о мире с германской делегацией в Брест-Литовске. Выступал против заключения мира на условиях, выдвинутых германской стороной. Был одним из лидеров "левых коммунистов", выступивших против заключения Брестского мира с Германией. В.И.Ленин в письме Радеку выразил несогласие с его позицией.

В ноябре 1918 года в Германии в произошла революция, кайзер Вильгельм Второй был свергнут. Карла Радека срочно командировали в Берлин, и в том же месяце он нелегально прибыл туда. Он принял деятельное участие в подготовке Первого съезда немецких коммунистов. Однако последующие события не оправдали надежды Ленина и других советских лидеров. В феврале 1919 года Радек был арестован и очутился в тюрьме Моабит. Просидел там не очень долго и возвратился в Россию. В 1920 году по предложению Ленина был избран в ЦК партии, в состав которого входил до 1924 года. Одновременно был секретарем и членом исполкома Коммунистического Интернационала. Активно сотрудничал в центральных газетах - "Правде", "Известиях" и др. Был символом заказной журналистики, стал главным комментатором зарубежных событий и почти официально считался лучшим коммунистическим журналистом мира. (См. К.А.Залесский. "Империя Сталина", М, "Вече", 2000).

В декабре 1922 года представлял СССР на Международном конгрессе мира в Гааге. Некоторое время Радек возглавлял Коммунистический университет имени Сунь Ятсена, готовивший партийные кадры для стран Дальнего Востока.

Карл Бернгардович и в самом деле не был обделен способностями. При необходимости он мог извлечь из памяти массу сведений о любой стране, партии, событии или политическом деятеле. Он считался выдающимся специалистом в области международных отношений, и члены Политбюро часто пользовались его консультациями по вопросам внешней политики. Известен, например, такой факт. В 1919 году Радек предостерегал Ленина от похода на Польшу. Он предсказывал: в случае нападения советской России весь польский народ, не исключая рабочих, поднимется на защиту своего отечества и Красная армия потерпит поражение. Прогноз Радека оказался верным и Ленин позднее признавал, что Политбюро допустило ошибку, не прислушавшись к анализу ситуации, данному Радеком.

В1923 году в Германии произошли революционные выступления рабочих. В некоторых местах, например, в Гамбурге дело дошло до вооруженной борьбы. И снова Радека срочно командируют в Германию. И опять надежды Москвы и Коминтерна не оправдались. И звезда Карла Бернгардовича закатилась. Всю вину за неудачи германской революции 1923 года взвалили на него одного. Обвинили, что не помог, не подсказал, не направил и т.д. Его вывели из исполкома Коминтерна и из ЦК РКП(б). В том же 1923 году в развернувшейся острой борьбе Сталина с Троцким Радек поставил "не на ту лошадь" - поддержал Троцкого.

Карл Бернгардович обладал тонким чувством юмора. Он сочинил множество советских и антисоветских анекдотов. Ворошилов как-то обвинил Радека в том, что тот плетется в хвосте Льва Троцкого. Радек ответил эпиграммой "Уж лучше быть хвостом у Льва, чем задницей у Сталина".

После разгрома оппозиции Радек был в 1927 году исключен из партии и решением коллегии ОГПУ отправлен на 4 года в сибирскую ссылку. Оттуда он чуть ли не каждый день посылал письма и заявления с осуждением сталинской политики. Он призывал оппозиционеров держаться твердо. Когда Зиновьев и Каменев капитулировали перед Сталиным, Радек был возмущен. Он писал (в 1928 году):

"Они отреклись. Невозможно служить рабочему классу, исповедуя ложь. Те, кто остался, должны сказать правду".

Но самому Карлу Бернгардовичу недолго довелось "говорить правду". Проведя в Сибири полтора года и сообразив, что его ссылка может стать вообще бесконечной, Радек решил переметнуться в сталинский лагерь. С этого времени поставил свое перо на службу генсеку, старался войти к нему в доверие. Он стал поливать Троцкого грязью, обвинял во всех смертных грехах, клеймил его как изменника делу революции и отступника от коммунизма. Вплоть до судебного процесса 1937 года Радек оставался верным сталинским приспешником в организации клеветнической кампании против Троцкого.

В мае 1929 года Радек был освобожден из ссылки и возвратился в Москву. В том же году чекист-оперативник Яков Блюмкин, резидент советской разведки, встретился в Константинополе с Троцким, только что высланным из СССР, и последний передал ему письмо для Радека. Письма Радек не получил. Но сам факт стал известен ОГПУ и, конечно, Сталину. Блюмкин был обвинен в предательстве и приговорен к расстрелу. Это был первый случай, когда за контакты с оппозицией применили смертную казнь.

Но это было только начало. Летом 1929 года Радек вместе с Е.А.Преображенским и И.Т.Смилгой направил в ЦК письмо, где заявил "об идейном и организационном разрыве с троцкизмом", долго публично "каялся" в печати. В январе 1930 г. был восстановлен в ВКП(б). Продолжил сотрудничество в газетах "Правда" и "Известия".

Карл Радек и в самом деле - блестящий публицист. Его перу принадлежит ряд работ по вопросам международной политики, среди которых "Пять лет Коминтерна" (в двух томах), "Германская революция (3 тома) и др.

В 1934 году вышел второй том последнего издания сочинений Радека. Том открывался очерком "Зодчий социалистического общества". Это был безудержный панегирик Сталину.

Вместе с Бухариным Радек принял участие в составлении проекта "сталинской Конституции" 1936 года. Писатель Анатолий Рыбаков отмечал: "Ни Бухарину, ни Радеку Сталин не верил, хотя использовал их в 1934-1936 годах на полную катушку".

В августе 1936 года проходил судебный процесс по делу Зиновьева, Каменева и др. 21 августа в "Известиях" публикуется статья Радека, где он называет подсудимых "фашистской бандой", "мразью", и требует расстрелять их.

В сентябре 1936 года сотрудники НКВД пришли за Радеком. Находясь под арестом, Радек написал Сталину большое письмо, в котором заверял "вождя народов" в его полной невиновности. Но Сталин посчитал это письмо лживым, поскольку Радек на следующий день "сознался" в приписываемым ему "грехах". Говоря о "неискренности" Радека, Сталин с явным удовольствием рассказывал об этом писателю Лиону Фейхтвангеру во время их встречи в 1937 году. (См. Л.Фейхтвангер, Москва 1937).

Радека судили по делу "Параллельного антисоветского троцкистского центра". Судебный процесс проходил в январе 1937 года. После ареста Радек некоторое время держался, отрицал все обвинения. Однако пыток не выдержал и стал подписывать все, что подсовывали следователи. На суде он признал все. И то, что был агентом немецкой и японской разведки, и то, что готовил убийство Сталина, и что договорился с Троцким отдать Украину немцам и реставрировать капитализм. В ходе следствия дал согласие выступить с разоблачениями и показаниями против кого угодно. Стал центральной фигурой процесса, давал очень подробные показания о своей "заговорщицкой" деятельности. В последнем слове Радек сказал: - Я борюсь не за свою честь, я ее потерял, я борюсь за признание правдой тех показаний, которые я дал.

Бывший заместитель министра внутренних дел СССР Фриновский показал, что следователи НКВД, которые вели следствие по делу так называемого "параллельного антисоветского троцкистского центра", начинали допросы с применения физических мер воздействия, которые продолжались до тех пор, пока подследственные не соглашались на дачу навязанных им показаний. В кабинетах тех же следователей разрабатывались подробные сценарии поведения обвиняемых на суде. Справедливость требует отметить, что показания с признанием своей вины Радек дал только через два месяца и 18 дней после ареста.

Сохранилось свидетельство встречи Радека с прокурором Вышинским перед процессом. Карл Бернгардович зачитал написанный им проект "Последнего слова подсудимого"

И это все? - спросил Вышинский. - Не годится. Переделать, все переделать! Потрудитесь признать то и то, осудить то-то и то-то.

И Радек выполнил все требования Вышинского. (См. "Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов", М., Политиздат, 1991).

Из семнадцати обвиняемых на процессе по делу "Параллельного троцкистского антисоветского центра" тринадцать были приговорены к расстрелу, четверо, в том числе Радек, к 10 годам тюрьмы. Почему Сталин сохранил Радеку жизнь? Возможно, учли его "хорошее поведение" (выполнил и даже перевыполнил все требования следователей). Может быть, "вождь" решил, что Радек "в хозяйстве" еще пригодится. Ответа на этот вопрос никто не знает.

При расследовании обстоятельств гибели Карла Радека, проведенного в 1956-1961 г.г. ЦК КПСС и КГБ СССР, бывшие оперуполномоченные НКВД Федотов и Матусов показали, что это убийство (как и Г.Сокольникова два дня спустя) было организовано под руководством старшего оперуполномоченного НКВД Кубаткина. Тот выполнял указания Берия и Кобулова. Ну а то, что в данном случае распоряжение о ликвидации заключенных исходило от Сталина, сомневаться не приходится. Вот такая цепочка. Распоряжение об убийстве дал "вождь советского народа" - выполнил его простой уголовник, которого, на всякий случай, объявили троцкистом.

Вот так завершился жизненный путь Карла Радека. Он был реабилитирован в июле 1988 года. Пленум Верховного суда СССР признал несостоятельными обвинения Ю.Пятакова, Г.Сокольникова и К.Радека в создании так называемого "параллельного антисоветского троцкистского центра", якобы ставившего своей задачей свержение советской власти в СССР, а также обвинения всех осужденных по этому делу в проведении шпионской, террористической и диверсионной деятельности.

Лидеры и идеологи коммунистов обещали осчастливить все человечество. Радек и многие другие функционеры Компартии и Коминтерна не смогли добыть немножко человеческого счастья даже для самих себя.

Скачать книгу - http://dfiles.eu/files/pa6fu5yh3

КТО ТАКОЙ КАРЛ РАДЕК?

Борис Ефимов

На этот вопрос я предвижу два возможных ответа: - Не знаю. Не помню.

Что-то слышал. Но стоит ли вспоминать?

Мне кажется, если мы хотим знать свое прошлое, если нам не безразлична наша история, мы должны знать и вспоминать людей, оставивших в этой истории свой след. Знать не только "хороших и разных", но и просто разных. Даже, если они были не совсем хорошие.

Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но что это был человек заметный, незаурядный, одаренный, у меня нет сомнения. В моем представлении Карл Радек - это типичная яркая фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, воспринимаемого часто как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Б-га, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. Думаю, что он примкнул к международному революционному движению лишь потому, что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых впечатлений и авантюрных устремлений. И он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского капитализма, появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики и, как ни странно, энергично поддерживает нарождающееся национал-социалистическое движение, возглавляемое Гитлером. В Женеве, на конференции по разоружению, он выступает как один из руководителей советской делегации, довольно бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится генеральным секретарем Третьего Коммунистического Интернационала - этого сложнейшего конгломерата десятков коммунистических партий мира. Он много пишет, выступает с докладами.

Однако наступают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И, будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет стрелы своего остроумия против Сталина. Его остроты ходят из уст в уста. Вспоминается, например, такой анекдот. Сталин спрашивает у Радека: "Как мне избавиться от клопов?" Радек отвечает: "А вы организуйте из них колхоз. Они сами разбегутся". Или: "Со Сталиным трудно спорить - я ему цитату из Ленина, а он мне - ссылку". Генерального секретаря партии он именует не иначе, как "усач", "тифлис", "коробочка". Достается и Ворошилову, который на каком-то собрании назвал Радека прихвостнем Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Эх, Клим, пустая голова!

Мысли в кучу свалены.

Лучше быть хвостом у Льва,

Чем ж...ю у Сталина.

Почуяв, что в борьбе побеждает Сталин, Карл Бернгардович мгновенно перестроился. На заседании редколлегии "Известий" он уже уважительно именует Сталина "руководитель партии". Это еще не "Вождь" и "Учитель", но близко к тому. А вышедшая к пятидесятилетию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как например, "Великий Архитектор социализма" и других не менее красочных. Тем не менее он уже не обладает прежним размахом деятельности, и ему приходится довольствоваться гораздо более скромным положением члена редколлегии и политического обозревателя "Известий". И я часто встречаюсь с ним в редакции. Ко мне он относился в общем благосклонно, иногда похваливал мои карикатуры, но однажды я вызвал его неудовольствие. Как-то на обсуждении вышедшего номера меня дернуло сделать замечание по поводу его международного обзора.

Карл Бернгардович, - сказал я. - В вашем обзоре упоминается "Данцигский коридор". А при чем тут Данциг? Не правильнее ли сказать "Польский коридор"? Ведь это польская территория, отделяющая Восточную Пруссию от остальной Германии.

Радек посмотрел на меня иронически.

- "Данцигский коридор" - это общепринятый международный термин. Теперь придется всех оповестить, что этот термин не устраивает нашего карикатуриста Бориса Ефимова.

Все рассмеялись, а я, сконфуженный, прикусил язык.

Веселый циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, в том числе и тех, которые он не сочинял, Радек был широко популярен. Я видел его на одном из празднеств на Красной площади, он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, и кругом слышалось:

Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек!..

Возможно, и Сталина забавляли шутки и остроты Радека, но не в характере Хозяина было забывать и прощать колкости по своему адресу. В этом отношении "запоминающее устройство" в его мозгу работало безукоризненно, и когда начались репрессии 30-х годов, Радеку припомнилась его близость к Троцкому.

Арест. Тюрьма. Следствие. И открытый показательный процесс, на котором Радек является одной из центральных фигур, одновременно обвиняемым и свидетелем обвинения, показания которого "топят" всех остальных обвиняемых.

Радек остается Радеком и на скамье подсудимых. Присутствовавшие на процессе иностранные корреспонденты не упустили в своих сообщениях описание Радеком подробностей допросов, которым он подвергался во время следствия.

Вопреки всяким россказням, не следователь меня пытал на допросах, а я пытал следователя. И я его совершенно замучил своими объяснениями и рассуждениями, пока не согласился признать свою контрреволюционную, изменническую деятельность, свои преступления перед партией и народом.

Разве нельзя предположить, что такая способность сохранять чувство юмора шутить в столь нешуточной ситуации могли понравиться даже отнюдь не мягкосердечному Хозяину? И, может быть, отвести от него смертный приговор. Как показало будущее, этого не произошло...

Лион Фейхтвангер, присутствовавший н

а процессе, рассказывая о нем в своей книге "Москва 1937", делится своим наблюдением. При оглашении приговора перечислялись фамилии подсудимых с прибавлением роковых слов: "Приговорить к расстрелу... Приговорить к расстрелу... К расстрелу... расстрелу". Прозвучало: "Радека Карла Бернгардовича - к десяти годам тюремного заключения". По свидетельству Фейхтвангера, Радек как бы удивленно пожал плечами и, оглянувшись на соседей по скамье подсудимых, "удивленно" развел руками. Этим он как бы говорил:

Странно. Сам не понимаю, в чем дело...

Как рассказывала Мария Остех, немецкая журналистка, в качестве переводчицы сопровождавшая Фейхтвангера, когда осужденных выводили из зала, Радек обернулся к публике и, увидев Фейхтвангера, помахал ему рукой, что было одновременно и приветственным, и прощальным жестом. Журналистка назвала его по-немецки "винке-винке", что примерно соответствует русскому "пока-пока".

Когда, где и при каких обстоятельствах оборвалась жизнь Карла Радека, я не знаю.

Как-то Радек увидел мой дружеский шарж на него, напечатанный в газете "Красная Звезда". Смеясь, он сказал мне со своим легким польским акцентом:

О, я у вас совсем не так страшный.

Я и не думал изображать вас страшным, Карл Бернгардович, - ответил я.

И, действительно, Карл Радек был совсем "не так страшный", страшным было время, в котором ему суждено было погибнуть.

Дочь Карла Радека Софья Радек: "Мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами"

Ниже размещена беседа журналиста Феликса Медведева с дочерью видного советского политического деятеля Карла Радека (1885-1939), убитого по приказу Сталина, - Софьей Карловной Радек (1919-1994). Беседа состоялась в 1988 году. Текст приводится из книги Ф. Медведева "Мои великие старухи" (2011).

…Характер у Софьи Карловны Радек нелегкий. Завязан круто, жестко, своенравно. Такого в жизни навидалась, вытерпела, что на мякине ее не проведешь.

В первый наш разговор весной 1988 года она и по перестройке «пальнула». Правда, к тому времени еще не был реабилитирован ее отец Карл Радек, и она имела к перестройке личные претензии. А после сообщения о реабилитации сказала: «Да, конечно, это радостное событие, но ведь это надо было сделать тридцать лет назад».

А тут еще эта история с компенсацией. Положено так положено. Зачем унижать уже униженных и оскорбленных? От политических речей ей скучно. «Хватит, – говорит, – отец с матерью предостаточно политикой назанимались». Предпочитает лирику. Много стихов знает наизусть. Запомнила еще с лагеря. Переписанная ее рукой книжечка стихов Агнивцева навечно пригвоздила эпоху к позорному столбу штампом: «Проверено цензурой». А иначе отобрали бы при освобождении. Показывает сочинения отца, его фотографии, газетные вырезки, еще не так давно этого ничего не было. Ведь все, что связано с именем Карла Радека, «заговорщика, шпиона всех разведок, наймита всех империалистов» и прочая, и прочая, и прочая, уничтожалось, преследовалось. Добрые и, надо сказать, смелые люди что-то сумели уберечь. Два тома сочинений Карла Радека «Портреты и памфлеты» подарила ей жена Горького Екатерина Пешкова, замечательный портрет отца работы Юрия Анненкова преподнесла Ирина Анатольевна Луначарская. Низко кланяюсь ей, что сохранила такую «крамолу», – говорит моя собеседница.

А вот книги о Радеке и издания его трудов в разных странах, вышедшие в последние годы. Да, было так: у нас полный мрак и запрет, в других странах – человек-легенда. В книге, изданной в ФРГ, говорится, что за голову Радека в свое время в Германии обещали огромную сумму. Значит, стоил того, просто так вознаграждения не выплачивают. В Англии вышла книга под названием «Последний интернационалист».

«Я привыкла к нищете и прекрасно с ней обхожусь»

…Маленькая квартирка на самой окраине Москвы на Зеленоградской улице. У Межирова в стихах сказано: «В крупноблочных и панельных разместили вас домах». Но она не жалуется: «Рядом электрички? Ну и фиг с ними. Зато малина прямо перед окном». Диван, стол, стул, кухня-пятиметровка заставлена вареньями, соленьями. Несколько полочек с книгами, журналы «Новый мир», «Знамя». В комнате ничего лишнего, тем более дорогого, почти нищета. Невесть какими путями (оказалось, подарок) залетела сюда толстенная в кожаном переплете с тиснением на корешке знаменитая старинная поваренная книга Елены Молоховец. «Форель в сметане… Рябчики запеченные… – уже даже не смешно», – ворчит Софья Карловна.

– В Доме на набережной больше не бываете?

– Нет, а что я там потеряла? Впрочем, потеряла много. Но имущество наше мне ведь не вернут. Все развеяно по свету. Управляющий домом оказался мародером, конфискованное он присваивал себе. Приговорили его к высшей мере за это, но началась война, и он попал в штрафбат. Может, и сейчас жив. А обеспеченность, богатство меня не волнуют. Я привыкла к нищете и прекрасно с ней обхожусь. К роскоши не приучили. Единственное огорчение – не хватает денег на книги, люблю читать.

– Сталина вы видели, общались с ним?

– Нет, не приходилось, хотя жили мы какое-то время в Кремле, по соседству. С сыном его Васькой училась в школе. Однажды даже тумаков ему надавала, девчонка я была драчливая. Отец мне говорил: «Сонька, не давай спуску никому, бей первая. Не жди, когда тебя ударят». Как-то позже Василий напомнил мне об этом, смеясь. Но ничего, обошлось.

– При вас арестовывали отца?

– Я была в Сочи, когда отец вызвал меня телеграммой, чувствуя, что его вот-вот возьмут. Звоню ему: «Что случилось, что-то с мамой?» – «Нет, ничего не случилось. Но срочно приезжай». В момент ареста отца меня не было дома. И он заявил, что не уйдет из квартиры, пока не простится с дочерью. Хоть стреляйте. И они ждали моего возвращения. Вернулась я поздно ночью, терпение непрошеных гостей уже, по-видимому, иссякало, и отца выводили. На прощание он успел мне сказать: «Что бы ты ни узнала, что бы ты ни услышала обо мне, знай, я ни в чем не виноват». Перед своим арестом отец собрал для меня деньги, пять тысяч, старыми, естественно, отдал моей тетке по матери, а она тут же отдала НКВД. Отца арестовали, жить не на что. Я говорю матери: «Давай продадим часть книг отца». А мать в ответ: «Ни в коем случае. Я не позволю, ведь библиотека уже конфискована, нельзя нарушать законы». И ничего не продала. А сейчас хоть одну бы книжечку с экслибрисом, с пометой отца. Где они все? Вот в какие игры играли с товарищем Сталиным.

– Вы, конечно, верили в невиновность отца?

– Когда я прочла в газетах всю белиберду об отце, поняла, что если даже в мелочах допущена ложь, то все остальное – чушь несусветная. Господи, как много было тогда наивных людей! И как удалось этому тирану надуть миллионы и миллионы, не могу понять?!

– И отец ваш был наивным?

– Конечно! И товарищи его. Ведь они считали, что если при Ленине можно было открыто дискутировать, убеждать друг друга в чем-то, то так будет всегда. А так потом никогда уже не было. Конечно, отец был наивным человеком. И он наивно надеялся, оговаривая себя, что спасает меня и маму.

– В чем обвинили отца?

– Мне дали прочесть стенограмму того процесса. Отца обвиняли чуть ли не в попытке реставрации капитализма. Отцу моему была нужна реставрация капитализма, члену партии с 1903 года, выходцу из нищей семьи? Мать была народной учительницей, но все равно беднота. Такой бред собачий я прочитала в этой стенограмме, такие неслыханные обвинения, в которых отец признал себя виновным, что, если думать об этом, кажется, можно сойти с ума. Кроме физических воздействий, на осужденных действовали методом запугивания. Мы, члены семей, были как бы заложниками у палачей. Вспоминаю такой эпизод. Отец совершенно не пил. Один-единственный раз в жизни видела я его нетрезвым. Он пытался открыть свою комнату и никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Возился и приговаривал: «Хозяину никого не жаль, а вот мне дочку жаль». Сами понимаете, что «хозяин» – это Сталин. Тот эпизод я запомнила на всю жизнь. Да, все мы, члены семей, были заложниками, ибо то, что арестованные наговаривали на себя или на кого-то, было результатом угроз расправиться с близкими.

– Вам известны какие-либо подробности об отце после его ареста?

– После процесса матери дали свидание. Мать была человеком замкнутым и, придя с Лубянки, только сообщила: Я ему сказала: «Как ты мог наговорить о себе такой ужас?» А он ответил: «Так было нужно». Вот и все. Еще он спросил: «А Сонька не хотела прийти?» Мать ответила: «Нет, не хотела».

– Почему же вы не пошли на свидание с отцом?

– Было обидно, что близкий мне человек мог так чудовищно оговорить себя. Тогда я не могла ему этого простить. Только став взрослым человеком, сама пройдя все круги ада, могу понять, что можно сделать с человеком в заключении.

– И сейчас вы прощаете отцу?

– Безусловно.

– А когда вы впервые почувствовали, что прощаете?

– Когда меня за шкирку взяли и выбросили из Москвы. После ссылки я, нарушив подписку о неприезде в Москву, приехала на несколько дней домой. Тут-то по доносу соседки меня и взяли. Моего наказания палачам показалось недостаточно, они меня упекли еще раз, и я отсидела семь лет из десяти. Мне на роду написано сидеть по тюрьмам да лагерям, потому что я родилась 15 февраля 1919 года, а в этот день моего отца арестовали в Германии. Так что мне надо сетовать только на свою судьбу.

– В чем вы конкретно обвинялись во второй раз?

– Якобы я кому-то заявила, что отомщу за родителей. Но как я могла отомстить за родителей? Как? Сейчас я думаю, что эту бешеную собаку, тирана усатого, нужно было кому-то пристрелить. Ведь все равно каждому, кто был с ним близок, грозила смерть. Какие мужественные люди были, решительные. Ходили с оружием. Хотя бы Тухачевский. И никто не решился порешить эту гадину. Даже Орджоникидзе, с его горячей кровью. Вот как Сталин сумел всех околдовать. А вообще, я считаю, что умными и решительными были только Томский и Гамарник. Они покончили с собой, потому что их тоже заставляли обливать себя и других помоями. Многие из окружения Сталина понимали, что их ждет. Помню, когда в газетах сообщили об убийстве Кирова, отец был невменяем, я его в таком состоянии никогда не видела, а мать произнесла вещие слова: «А вот теперь они расправятся со всеми, кто им не угоден». Так и случилось. Говорят иные: не Сталин виноват, а Берия, Ежов… Так не бывает, чтобы царь-батюшка был хорошим, а министры плохие.

– Что вы скажете о книге Радека «Портреты и памфлеты»? Она произвела на меня тягостное впечатление. Читать ее сегодня горько и обидно. Талантливейший человек, публицист, умница Карл Радек, извините меня, талантливо воспевал сталинский режим…

Эту книгу я в 1972 году с огромным для себя риском приобрел у одной женщины, дочери расстрелянного ГПУ «оппортуниста».

«…Мы уверены, что народные массы всех стран, угнетаемые и терроризируемые маленькими кучками эксплуататоров, поймут, что в России насилие употребляется только во имя святых интересов освобождения народных масс, что они не только поймут нас, но пойдут нашим путем.

…Нельзя высчитать на счетах „преступлений“ и благодеяний то, что представляет собой Советская власть, по той простой причине, что если считать капитализм злом, а стремление к социализму благом, то не может существовать злодеяний Советской власти. Это не значит, что при Советской власти не существует много злого и тяжелого. Не исчезла еще нищета, а то, что мы имеем, мы не всегда умеем правильно разделить. Приходится расстреливать людей, а это не может считать благом не только расстреливаемый, но и расстреливающие, которые считают это не благом, а только неизбежностью.

…Через десять лет удельный вес интеллигенции будет равен нулю. Начнет исчезать разница между умственным и физическим трудом. Новое крепкое поколение рабочих овладеет техникой, овладеет наукой. Оно, может быть, не так хорошо будет знать, как объяснился в любви Катулл коварной Лесбии, но зато оно будет хорошо знать, как бороться с природой, как строить человеческую жизнь.

…Есенин умер, ибо ему не для чего было жить. Он вышел из деревни, потерял с ней связь, но не пустил никаких корней в городе. Нельзя пускать корни в асфальт. А он в городе не знал ничего другого, кроме асфальта и кабака. Он пел, как поет птица. Связи с обществом у него не было, он пел не для него. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь.

…Попробуйте изолировать ребят от таких событий, как процесс вредителей. Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян и не были расстреляны?»

– Софья Карловна, вам, наверное, это неприятно слышать, но согласитесь, что размышления Карла Бернгардовича из книги «Портреты и памфлеты» просто чудовищны. В какие времена, в какую эпоху, в какой стране детей призывали к жестокости и поощряли вызывать бурю негодования из-за того, что человека не лишают жизни? Как все это объяснить? Задачами «момента», ослеплением, трусостью или, как вы выразились, тем, что Сталин всех околдовал?

– К сожалению, все, что вы говорите, справедливо. И цитаты из отцовской книги весьма характерны не только, по-видимому, для его пера, его взглядов и позиций, но и для многих литераторов того времени. «Портреты и памфлеты» я не читала, когда они вышли. Не читала тогда, не буду читать и сейчас. Из-за этих статей я и с отцом ругалась. Я ведь говорила ему в глаза все, что думаю.

– Кстати, Софья Карловна, эта книга посвящена «Памяти незабвенного друга Ларисы Михайловны Рейснер». Это не случайно?

– Да, они очень дружили. Может быть, между ними было большое чувство. У меня до сих пор такая тоска по Ларисе Михайловне… Красивая она была женщина. Отец даже меня брал на свои свидания с Ларисой. Уезжая в ссылку, я хотела взять с собой портрет Рейснер, висевший над столом отца, но мать твердо сказала: «Это оставь».

– Какова судьба вашей матери?

– Она умерла в лагере.

– Когда вы обратились по поводу реабилитации отца?

– Долго не обращалась, считала, что бесполезно, бессмысленно. Только недавно и написала. Году в 57-м, когда реабилитировали меня и мать, я была на приеме у Микояна. Мне запомнилась сказанная им фраза: «Напрасно Карл не захотел жить». На это я ему ответила: «Анастас Иванович, а какой ценой?» И больше на эту тему разговора не было. Я, кстати, несколько раз обращалась с просьбой сообщить об обстоятельствах смерти отца. Мне ни разу не ответили. Во всех биографиях, опубликованных, к примеру, в Польше, говорится, что он умер в 1939 году, но не сообщается, при каких обстоятельствах. А теперь я знаю, что моего отца убил в лагере наемный убийца. Почему наемный? Потому что плохих отношений с людьми у отца быть не могло. Убил его наверняка человек, которому за это обещали свободу. Ужас, как я до сих пор не сошла с ума при воспоминаниях о бедном моем отце. Вопрос о его реабилитации стоял еще в 1957 году, но тогда не довели до конца. До справедливости. Тридцать лет ждали этого момента. Хотя я понимаю, что и сегодня сопротивление этому процессу железное. Не все хотят реабилитаций, справедливости, правды.

– Софья Карловна, расскажите подробнее о вашем отце. Ведь его биография, его работа, его человеческие качества для многих и многих – белый лист.

– Ну что сказать? Начну с конца. Этим летом я получила бумаги, в которых говорится о том, что решение коллегии ГПУ от б января 1928 года в отношении Карла Радека отменено и дело прекращено в связи с отсутствием в его действиях состава преступления. Карл Радек по данному делу реабилитирован посмертно. Реабилитирован он посмертно и по второму делу от 30 января 1937 года. До ареста 16 октября 1936 года мой отец был заведующим Бюро международной информации ЦК ВКП(б). Говорить об отце трудно, хотя я была ему, безусловно, близким по духу человеком. Никаких воспоминаний о нем я не писала. То, что я сейчас навспоминаю, пожалуй, мои первые «официальные» мемуары.

…Он не был резонером. Не морализаторствовал, но говорил очень важные для жизни вещи. Об уважении к человеческому труду: «Если ты осмелишься невежливо разговаривать с домработницей, можешь считать, что я тебе не отец, а ты мне не дочь». Говорил о том, что не надо входить в чужой монастырь со своим уставом, напоминал, что человек должен быть интернационалистом. Все это мне пригодилось потом. На этих заповедях я выросла. В эвакуации в Средней Азии, проживая в глухом ауле, в простой семье, я ни разу не позволила себе сделать хозяевам даже малейшего замечания. Хотя поводы, конечно, были. Я была благодарна казахам, которые делили со мной последний кусок хлеба. Отец считал, что ни национальность, ни вероисповедание не должны разделять людей. Ты веришь в Бога? Да повесь хоть свой собственный портрет и молись на него, считал он. А ведь тогда многие думали иначе: если человек верующий, то он уже почти враг народа. Лично я не верю ни в какого бога: ни в земного, ни во всевышнего, но считаю, что отец был прав. Главное отличие людей – хороший ты человек или дрянь. Вот и все.

Отец был веселым, жизнерадостным. Работая в «Известиях», печатаясь чуть ли не в каждом номере, он зарабатывал немало. Но в доме никогда не водилось лишних денег. Потому что всегда находились товарищи, которым надо было помочь. Особенно по линии Коминтерна. Вообще он никому не отказывал, если был нужен. В школе, где я училась, несмотря на занятость, выступал с докладами о международном положении. С каким приподнятым настроением он шел на эти встречи! Отец выходил во двор, и его окружали ребятишки. Мы жили в Доме на набережной. Стоило только отцу выйти во двор, как он забывал про свои доклады и забавлялся с детьми.

Очень любил животных. У нас в доме всегда водилась какая-то живность. Когда отца забрали, наша собачка Чертик долго не ела, и мы думали, что она сдохнет. Вот это протест так протест! Я бы сказала, что чрезмерная любовь отца портила меня. Но именно память об этой любви поддерживала меня всю жизнь. Это был человек, которому ничего не надо было для себя, кроме, пожалуй, одного: книг. Он очень много читал, библиотека его была огромна, тысяч двенадцать томов. Он читал на многих языках мира. Родным языком его был польский. Доклады свои и статьи он не писал, а диктовал стенографистке, ее звали Тося.

Мне кажется, что так, как работал отец, мало кто из журналистов сегодня умеет работать. Много общался с людьми. Часто работал ночами. Из-за этого я виделась с ним мало. Я уходила в школу, а он спал. Жили мы скромно, хотя вроде бы все было. Одевали нас всех одинаково. Пионерская форма состояла из сатиновой юбочки и ситцевой белой кофты. В школе я была хулиганка. В связи с этим помню один разговор с отцом. Прихожу как-то раз из школы, а он меня встречает и с порога: «Сонька, ты должна быть честной». – «А что я тебе соврала?» – «Так тебя, оказывается, из пионеров выгнали, почему ты мне ничего не сказала?» – «Папа, я тебе решила сказать все сразу: меня и из школы выгнали». – «За что?» – «За драку». – «Ну вот иди и сама устраивайся куда хочешь, я хлопотать за тебя не стану». И я пошла. Пришла в одну школу, директор спрашивает, почему я именно в эту школу хочу устроиться. «А здесь моя подруга учится». – «Кто же она?» – «Наташа Сиротенко». – «О, с нас достаточно Наташи Сиротенко, ее подруг нам не надо».

И выпроводил меня. Побрела я в другую школу, у Никитских ворот. Директор, помню его имя, Иван Кузьмич Новиков (он преподавал необязательный предмет «Газета») спрашивает: «Читаешь ты статьи Карла Радека?» – «Нет, не читаю», – отрезала я.

Отец мне никогда ничего не запрещал, и я читала все, что вздумается. Воспитывали меня по так называемому саксонскому методу. В тринадцать лет вручили ключи от квартиры и сказали, что я могу уходить, приходить, когда вздумается, и никто не имеет права спрашивать, куда я иду. И в мою комнату никто не имел права заходить без стука. Считаю, что система правильная.

Своим долгом отец считал таскать меня на всевозможные заседания. Так и «заседала» я с трехлетнего возраста то в Коминтерне, то на съездах разных. Побывала и на Первом съезде писателей СССР. Помню, вышел Алексей Максимович, открыл съезд, и говорил, между прочим, на мой взгляд, плохо. Я запомнила, что он почему-то расплакался.

По заданию Ленина отец бывал в Германии, там его «засекли» и посадили в тюрьму Моабит. Смешно, но он потом вспоминал об этом периоде по-доброму. Говорил, что мог изучать в тюрьме русский язык. Ведь по-русски он говорил очень смешно, с акцентом, коверкая фразы. Например: «За ничто на свете я этого не сделаю». Я говорю: «Папа, по-русски говорят: ни за что на свете». – Так я же так и говорю: «За ничто на свете».

Его часто приглашали на приемы, и надо было ходить в смокинге. А смокинга у отца не было. Даже черного костюма не имелось. Ему прощали как чудаку «неполноту» гардероба. В жизни, в быту у него были три слабости: книги, трубки и хороший табак. Из множества его трубок сохранилась только одна. Передала мне ее Мария Малиновская. Трубка побывала с новыми хозяевами в лагерях, но друзья отца, которые выклянчили эту трубку у него незадолго до ареста на память, сумели ее сохранить.

На валюту, которую выдавали ему при поездках за границу, он позволял себе покупать только трубки. Больше ничего. Остальное привозил и сдавал государству. Помню, как-то собирался в Женеву, и я попросила привезти мне рихтеровскую готовальню. Отец отрезал: «Обойдешься, буду я валюту тратить на твою готовальню, сходи в комиссионку и купи». Время, проведенное за любой игрой, считал потраченным даром. Мы с мамой играли в карты, а отец все возмущался, он не знал даже названия карт. Мама имела разряд по шахматам, и ей надо было поддерживать форму, играть, так отец в такие минуты иронизировал: «Сонька, мать-то опять в шахматы играет».

– А почему в стихотворении Александра Межирова, опубликованном в «Новом мире», говорится, что «Соня Радек бьет соседку»? И кто такая Таша Смилга?

– Я давно знакома с Александром Петровичем. Как-то вышло, что многие мои подруги, с которыми я была в местах не столь отдаленных, с ним дружны. Вот он и решил посвятить всем нам, а в особенности Галине Шапошниковой (кстати, невестке маршала Шапошникова) стихотворение. Таша Смилга – дочь одного из соратников Ленина Смилги. Что касается эпизода, описанного в стихотворении, то история такова. Когда я вернулась окончательно в Москву в 1961 году, жить мне было негде. Ждала, пока дадут вот эту квартиру, жила в комнатке. Соседка попалась сволочь, пьяница. Однажды говорит мне: «Ты одна, вражина, и я одна, буду хулиганить как мне вздумается, и ничего не докажешь». А я в ответ ее же оружием, меня голыми руками не возьмешь. Однажды, когда после очередного перепоя она стала выяснять со мной отношения, я надавала ей по морде. Она одна, и я одна. Вот так.

– В стихотворении есть и другие, более возвышенные строки: Слава комиссарам красным, Чей тернистый путь был прям…Слава дочкам их прекрасным, Их бессмертным матерям.

– Конечно, жизнь нас потрепала, но знаете, – это, наверное, звучит кощунственно – я считаю: наверное, правильно потрепала.

– Не понимаю…

– Скольких людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот почему я и считаю, что пенять-то нечего. Жаль только, что слишком поздно это поняли. Жизнь прошла.