Давным-давно, мои дорогие, в море жил Кит, поедавший рыб. Он ел белугу и севрюгу, и ерша, и морского ежа, и селёдку, и селёдкину тётку, и форель, и макрель, и стерлядь, и всю её челядь, и тунца, и рыбца, и мурену, и скарпену, и рыбу-иглу, и рыбу-пилу, и даже самого скользкого и извилистого угря. Словом, любую рыбу, какую ни встретит, он сразу проглатывал – раскроет рот – ам! - и нету. И это продолжалось до тех пор, когда во всём океане осталась одна-единственная рыбка, это была маленькая Хитрая Рыбка, всегда ради безопасности плывшая позади правого уха Кита. Тогда Кит встал на хвост во весь свой рост и заявил: «Хочу кушать!» А маленькая Хитрая Рыбка сказала своим маленьким хитрым голоском:

- О, благородное животное из семейства Китовых, скажите, а не доводилось ли Вам пробовать Человека?

- Нет. А какой он на вкус?

- Приятный, хоть и немного жестковат.

- Принеси-ка мне парочку! – Потребовал Кит и вспенил море хвостом.

- На первый раз Вам вполне хватит и одного, чтобы наесться, - сказала Хитрая Рыбка. – Вам следует отправиться (внимание, эти слова волшебные!) на пятидесятый градус северной широты и сороковой градус западной долготы, и там Вы найдёте Моряка, оставшегося после кораблекрушения, который сидит на плоту посреди океана, и из одежды на нём нет ничего, кроме синих холщовых бриджей, пары подтяжек (запомните эти подтяжки, мои дорогие!) и моряцкого ножика. Но хочу Вас предупредить, - добавила Рыбка, - что Моряк этот отличается смекалкой и неистощимой изобретательностью.

И вот, Кит плыл и плыл, и плыл так быстро, как только умел, пока не приплыл на пятидесятый градус северной широты и сороковой градус западной долготы, и там он увидел Моряка, оставшегося после кораблекрушения, на котором не было ничего, кроме синих холщовых бриджей, подтяжек (особенно прошу вас, дорогие, запомнить эти подтяжки!) и моряцкого ножика. Моряк сидел один-одинёшенек на плоту посреди океана и болтал ногами в воде. (Его мама, конечно, разрешила ему болтать ногами в воде, иначе он ни за что бы не стал этого делать, ведь он отличался смекалкой и неистощимой изобретательностью!)

Тогда Кит раскрыл свой рот пошире, потом ещё шире, и ещё – до тех пор, пока его нос не дотронулся до хвоста, - и проглотил Моряка и плот, на котором тот сидел, и его синие холщовые бриджи, и подтяжки (надеюсь, вы про них ещё не забыли!), и даже моряцкий ножик. Всё это провалилось в большой, тёмный и тёплый подвал, который был у Кита в брюхе. А сам Кит от удовольствия чмокнул губами – мня-мням! – и трижды повернулся на хвосте.

Но едва Моряк - а он, как мы знаем, отличался смекалкой и неистощимой изобретательностью – очутился в тёмном и тёплом подвале Кита, он сразу хлопнул и топнул, стал кататься и кувыркаться, и ползать, и ёрзать, и танцевать, и напевать; лупить по коленкам и бегать по стенкам; он захлопал руками и задрыгал ногами, закричал и заверещал, и даже сплясал моряцкий танец Яблочко – хотя никто, никто ему не разрешал этого т а м делать. И Кит почувствовал недомогание. (А вы всё ещё помните про подтяжки?) И обратился к Хитрой Рыбке:

- Этот человек и вправду жестковат, у меня от него икота. Как быть?

- Скажите ему, пусть выходит, - посоветовала Хитрая Рыбка.

И Кит прогудел в глубину своей глотки:

- Эй ты там, выходи и не хулигань, у меня от тебя икота!

- Нетушки-нетушки, – отозвался изнутри Моряк, – мне и тут весело! А вот если ты отвезёшь меня домой, к милым моему сердцу Белым Утёсам Альбиона, тогда я может ещё подумаю.

И стал плясать ещё быстрее.

- Пожалуй, Вам лучше с ним не спорить и отвезти домой, - снова посоветовала Киту Хитрая Рыбка. – Ведь я же Вас предупреждала, что этот человек отличается смекалкой и неистощимой изобретательностью.

И Кит опять плыл и плыл, и плыл, гребя обоими плавниками и хвостом, так быстро, как только умел, несмотря на икоту. Наконец, показался родной берег Моряка и Белые Утёсы Альбиона. Кит выплыл наполовину на сушу, раскрыл свой рот пошире, потом ещё шире, и ещё, и прогудел:

- Не задерживаемся, выходим! Здесь пересадка на Винчестер, Ашуэлот, Нашуа, Кин и все станции по дороге на Фитч-бург!

И только при слове «Фитч», Моряк выскочил наружу. Но он и впрямь отличался смекалкой и неистощимой изобретательностью и, пока Кит плыл, взял свой моряцкий ножик, разрезал плот на дощечки, крепко связал их крест-накрест подтяжками (ну, теперь-то вы понимаете всю важность подтяжек?) и соорудил квадратную решётку, которую поставил поперёк пасти Кита. И решётка встала так, что не сдвинешь! А Моряк прочитал Шлоку - это такое стихотворение, которого вы ещё не слышали, вот оно:

Смастерил я решётку,
Чтоб заткнуть твою глотку!

С этими словами он прыгнул на берег и отправился домой к маме, которая разрешила ему болтать ногами в воде; потом он женился и жил долго и счастливо. И Кит поступил точно так же. Только с этого дня в его пасти стояла решётка, которую он не мог ни проглотить, ни выплюнуть и из-за которой мог глотать только очень-очень маленьких рыбок. Именно поэтому киты сегодня не едят людей - ни взрослых, ни маленьких мальчиков, ни маленьких девочек.

А Хитрая Рыбка быстро-быстро поплыла прочь и зарылась поглубже в ил под самым Порогом Экватора. Очень уж она боялась, что Кит на неё рассердится.

Свой моряцкий ножик Моряк принёс домой. Всякий раз, выходя прогуляться на берег, он надевал синие холщовые бриджи. А подтяжки уже не вернуть, на них держится решётка. Тут и конец э т о й сказке.

IN the sea, once upon a time, O my Best Beloved, there was a Whale, and he ate fishes. He ate the starfish and the garfish, and the crab and the dab, and the plaice and the dace, and the skate and his mate, and the mackereel and the pickereel, and the really truly twirly-whirly eel. All the fishes he could find in all the sea he ate with his mouth—so! Till at last there was only one small fish left in all the sea, and he was a small 'Stute Fish, and he swam a little behind the Whale's right ear, so as to be out of harm's way. Then the Whale stood up on his tail and said, 'I'm hungry.' And the small 'Stute Fish said in a small 'stute voice, 'Noble and generous Cetacean, have you ever tasted Man?'

'No,' said the Whale. 'What is it like?'
'Nice,' said the small 'Stute Fish. 'Nice but nubbly.'
'Then fetch me some,' said the Whale, and he made the sea froth up with his tail.
'One at a time is enough,' said the 'Stute Fish. 'If you swim to latitude Fifty North, longitude Forty West (that is magic), you will find, sitting on a raft, in the middle of the sea, with nothing on but a pair of blue canvas breeches, a pair of suspenders (you must not forget the suspenders, Best Beloved), and a jack-knife, one ship-wrecked Mariner, who, it is only fair to tell you, is a man of infinite-resource-and-sagacity.'

So the Whale swam and swam to latitude Fifty North, longitude Forty West, as fast as he could swim, and on a raft, in the middle of the sea, with nothing to wear except a pair of blue canvas breeches, a pair of suspenders (you must particularly remember the suspenders, Best Beloved), and a jack-knife, he found one single, solitary shipwrecked Mariner, trailing his toes in the water. (He had his mummy's leave to paddle, or else he would never have done it, because he was a man of infinite-resource-and-sagacity.)

Then the Whale opened his mouth back and back and back till it nearly touched his tail, and he swallowed the shipwrecked Mariner, and the raft he was sitting on, and his blue canvas breeches, and the suspenders (which you must not forget), and the jack-knife—He swallowed them all down into his warm, dark, inside cup-boards, and then he smacked his lips—so, and turned round three times on his tail.

But as soon as the Mariner, who was a man of infinite-resource-and-sagacity, found himself truly inside the Whale's warm, dark, inside cup-boards, he stumped and he jumped and he thumped and he bumped, and he pranced and he danced, and he banged and he clanged, and he hit and he bit, and he leaped and he creeped, and he prowled and he howled, and he hopped and he dropped, and he cried and he sighed, and he crawled and he bawled, and he stepped and he lepped, and he danced hornpipes where he shouldn't, and the Whale felt most unhappy indeed. (Have you forgotten the suspenders?)

So he said to the 'Stute Fish, 'This man is very nubbly, and besides he is making me hiccough. What shall I do?'
'Tell him to come out,' said the 'Stute Fish.
So the Whale called down his own throat to the shipwrecked Mariner, 'Come out and behave yourself. I've got the hiccoughs.'
'Nay, nay!' said the Mariner. 'Not so, but far otherwise. Take me to my natal-shore and the white-cliffs-of-Albion, and I'll think about it.' And he began to dance more than ever.
'You had better take him home,' said the 'Stute Fish to the Whale. 'I ought to have warned you that he is a man of infinite-resource-and-sagacity.'

So the Whale swam and swam and swam, with both flippers and his tail, as hard as he could for the hiccoughs; and at last he saw the Mariner's natal-shore and the white-cliffs-of-Albion, and he rushed half-way up the beach, and opened his mouth wide and wide and wide, and said, 'Change here for Winchester, Ashuelot, Nashua, Keene, and stations on the Fitchburg Road;' and just as he said 'Fitch' the Mariner walked out of his mouth. But while the Whale had been swimming, the Mariner, who was indeed a person of infinite-resource-and-sagacity, had taken his jack-knife and cut up the raft into a little square grating all running criss-cross, and he had tied it firm with his suspenders (now, you know why you were not to forget the suspenders!), and he dragged that grating good and tight into the Whale's throat, and there it stuck! Then he recited the following Sloka, which, as you have not heard it, I will now proceed to relate—

By means of a grating
I have stopped your ating.

For the Mariner he was also an Hi-ber-ni-an. And he stepped out on the shingle, and went home to his mother, who had given him leave to trail his toes in the water; and he married and lived happily ever afterward. So did the Whale. But from that day on, the grating in his throat, which he could neither cough up nor swallow down, prevented him eating anything except very, very small fish; and that is the reason why whales nowadays never eat men or boys or little girls.

The small 'Stute Fish went and hid himself in the mud under the Door-sills of the Equator. He was afraid that the Whale might be angry with him.

The Sailor took the jack-knife home. He was wearing the blue canvas breeches when he walked out on the shingle. The suspenders were left behind, you see, to tie the grating with; and that is the end of t h a t tale.