Оригинал: Me Before You, Jojo Moyes
Кровать бросилась мне в глаза прежде, чем я увидела его самого. Изготовленная из красного дерева, со старомодными подушками и стеганым одеялом, она удивительно не соответствовала окружающей обстановке. Мистер Трейнор сидел по одну ее сторону, миссис Трейнор – по другую.
Миссис Трейнор выглядела невероятно бледной, почти прозрачной, и встала при виде меня.
- Луиза.
Джорджина занимала деревянный стул в углу комнаты; она сидела, наклонившись вперед, со сложенными, словно в безмолвной молитве, руками. Она подняла взгляд, когда я вошла, и ее уставшие, покрасневшие от слез и горя глаза на секунду всколыхнули во мне чувство понимания и сочувствия к ней.
Что бы сделала я, если бы Катрина, моя собственная сестра, выбрала этот же путь?
Сама по себе комната оказалась просторной и светлой, будто респектабельный дом отдыха. Кафельный пол покрывали дорогие ковры, у дальней стены стоял диван, окна открывали вид на небольшой садик. Я не могла найти слов. Странно было смотреть на троих Трейнеров, собравшихся вокруг кровати; они выглядели так нелепо и неестественно, словно решили обсудить план осмотра достопримечательностей, а не вопрос жизни и смерти в самом прямом его смысле.
Наконец, поправив на плече сумку, я повернулась к кровати.
- Ну что, – произнесла я, - кажется, здешнее обслуживание оставляет желать лучшего?
Глаза Уилла встретились с моими, и тут, вопреки всему, несмотря на то, что меня дважды стошнило этим утром, несмотря на то, что я чувствовала себя так, словно не спала целый год, я поняла, что приехала не зря. Облегчение разлилось по моим жилам; ноющая боль, не дававшая покоя все это время, наконец успокоилась.
И тогда он улыбнулся. Неторопливой, одобрительной улыбкой.
Завороженная, я улыбнулась ему в ответ.
- Славная комната, – заметила я, и тут же осознала, какую глупость сморозила. Заметив, как Джорджина Трейнор закрыла глаза, я покраснела от стыда.
Уилл повернулся к матери.
- Я хочу поговорить с Лу. Вы не против?
Я постаралась изобразить улыбку. В брошенном на меня в ту секунду взгляде миссис Трейнор отражалась тысяча эмоций – облегчение, благодарность, скрытое разочарование по поводу того, что ее разлучают с сыном на эти пару минут, возможно, даже смутная надежда на то, что мое появление что-то значит, что еще не потеряны все шансы отвратить неизбежное.
- Конечно.
Я отошла от двери, чтобы пропустить ее, и, проходя мимо, миссис Трейнор протянула руку и мягко дотронулась до моего плеча. Мы обменялись взглядами; ее глаза как будто подобрели. На мгновение она показалась мне совершенно другим человеком, потом она отвернулась.
- Пойдем, Джорджина, – позвала она свою дочь, видя, что та не собирается двигаться с места.
Джорджина не торопясь встала и молча вышла из комнаты, своей спиной демонстрируя недовольство.
И вот мы остались вдвоем.
Уилл полулежал на кровати, слева от него из окна доносились звуки весело журчащей воды в саду. На стене в нелепой рамке висела фотография георгинов. Помню, я подумала тогда, что за бездарная картина, и каково это, должно быть, смотреть на нее в последние часы своей жизни?
- Ну так…
- Ты не…
- Я не собираюсь пытаться изменить твое решение.
- Если ты здесь, значит, ты признаешь, что это мой выбор. Это единственное, что осталось под моим контролем после несчастного случая.
- Я знаю.
И все. Мы оба знали это. Я ничего не могла больше сделать.
Знаете ли вы, как сложно молчать, когда каждая клеточка вашего тела сопротивляется и кричит об обратном? Я тренировалась ничего не говорить всю дорогу с аэропорта, и все равно у меня разрывалось сердце. Я кивнула. Когда я, наконец, решилась заговорить, мой голос был тихим, разбитым. Я сказала единственное, что можно было сказать без опаски.
- Мне тебя не хватало.
И он расслабился.
- Иди сюда. - И потом, видя мою нерешительность, - Пожалуйста. Иди сюда. Прямо сюда, ко мне. На кровать.
Я увидела облегчение в выражении его лица. И тогда я поняла, что он был рад видеть меня, рад так, как никогда не смог бы выразить словами. И я сказала себе, что этого должно быть достаточно. Я сделаю то, о чем он просил. И этого будет достаточно.
Я легла с ним рядом и обняла его. Я прижалась головой к его груди, ощущая ее мерные, спокойные движения. Я чувствовала пальцы Уилла на своей спине, его теплое дыхание в своих волосах. Я закрыла глаза, вдыхая его запах, все тот же дорогой кедровый аромат, не перебиваемый слабым запахом дезинфекции в комнате. Я постаралась отключить все мысли. Я хотела просто быть, слиться со своим любимым мужчиной, запечатлеть его в себе. Я молчала. И тут заговорил он. Я была так близко от него, что его голос, вибрируя, словно проходил сквозь меня.
- Кларк, – сказал он. – Расскажи мне что-нибудь хорошее.
Я всмотрелась в ярко-голубое небо Швейцарии, и я рассказала ему историю о двух людях, которым, собственно, и не суждено было встретиться, и которые невзлюбили друг друга поначалу, когда их пути все-таки пересеклись, но позже поняли, что только они из всех людей в целом мире могли понять друг друга, как никто другой. Я рассказала ему о приключениях, которые они пережили, местах, которые они посетили, и вещах, которые я раньше и не мечтала увидеть. Я нарисовала в его воображении голубые небеса и изумрудные моря, и вечера, заполненные смехом и шутками. Я изобразила для него мир, далекий от швейцарского промышленного района, мир, в котором он все еще был тем человеком, которым хотел быть. Я показала ему мир, который он создал для меня, полный чудес и возможностей, за который часть меня будет вечно ему благодарна. Говоря, я понимала, что это самые важные слова, которые мне когда-либо придется сказать, поэтому необходимо, чтобы они были правильными; чтобы они не звучали очередной попыткой изменить его решение, но, наоборот, уважали его выбор.
Я рассказала ему хорошую историю.
Время замедлило свой бег и остановилось. Существовали только мы двое в этой пустой, залитой солнцем комнате. Я шептала ему свою историю. Уилл почти ничего не говорил, не вставлял колких замечаний, не шутил в своей привычной манере. Периодически он кивал, что-то бормотал или издавал тихий, еле слышный звук, одобряя очередное хорошее воспоминание.
- Это были, – сказала я, - самые лучшие шесть месяцев моей жизни.
Воцарилось долгое молчание.
- Как бы иронично это ни звучало, Кларк, и мои тоже.
И тут мое сердце не выдержало. Захлестнувшее меня с головой горе смыло остатки самообладания, мое лицо исказила гримаса боли, плечи сотряслись от рыданий. Меня больше не волновало, что он заметит. Горе поглотило меня, раздирало мне сердце, разъедало желудок, стучало в голове; оно увлекало меня за собой, и я не могла с ним справиться. Я реально думала, что не смогу его вынести.
- Не надо, Кларк, – прошептал он. Я почувствовала его губы на своих волосах. - Пожалуйста. Не надо. Посмотри на меня.
Я крепко зажмурила глаза и помотала головой.
- Посмотри на меня. Пожалуйста.
Я не могла.
- Ты злишься. Пожалуйста. Я не хочу делать тебе больно или заставлять…
- Нет, – я еще раз помотала головой. - Не в этом дело. Я не хочу… – Моя щека прижималась к его груди. – Я не хочу, чтобы последнее, что ты увидишь, было мое жалкое, распухшее лицо.
- Ты так и не поняла… – В его голосе звучала улыбка. – Это не твой выбор.
Некоторое время я пыталась восстановить утерянное самообладание. Я высморкалась, сделала глубокий вдох. Наконец, я приподнялась на локте и посмотрела на Уилла. Его взгляд, так давно привыкший к напряженному и несчастному выражению, был в этот момент удивительно ясным и спокойным.
- Ты прекрасна.
- Смешно.
- Иди сюда, – сказал он. – Еще ближе.
Я снова легла, на этот раз так, чтобы видеть его лицо. Я заметила часы, висевшие над дверью, и меня одолел внезапный страх того, что время на исходе. Я взяла его руку и обняла ею себя. Свои руки и ноги я обвила вокруг него, чтобы мы оказались тесно переплетенными друг с другом. Я подняла другую его руку – ту, в которой еще осталось движение – и сплела наши пальцы, целуя его костяшки, чувствуя, как он сжимает мои. Его тело было таким знакомым - я знала его, как никогда не знала тела Патрика – его сильные и слабые места, шрамы и запахи. Я поднесла свое лицо так близко к его, нос к носу, что его черты стали размываться, и я растворилась в них. Я гладила его волосы, кожу, брови кончиками пальцев, в то время как слезы, которым я не отдавала отчета, безудержно катились по моим щекам. Все это время он молча смотрел на меня, пристально изучая, как будто запоминая и откладывая у себя в памяти каждую молекулу моего существа. Он был уже не здесь, постепенно он угасал, удалялся туда, откуда я уже не смогу его вернуть.
Я поцеловала его в попытке возвратить его к реальности. Я поцеловала его и задержала губы на его губах так, что наше дыхание смешалось и слезы с моих глаз превратились в соль на его коже, и я убедила себя, что где-то, когда-то его крохотные частицы станут моими частицами, живыми, вечными. Я хотела прижаться к нему всем своим телом. Хотела вложить в него то, что чувствую сама, передать ему свою жажду жизни и заставить его жить.
Я поняла, что боюсь жизни без него. Мне хотелось крикнуть, почему ты имеешь право разрушать мою жизнь, а мне запрещено вмешиваться в твою?
Но я обещала.
И поэтому я держала его, Уилла Трейнора, в прошлом гения своего дела, экс-дайвера, спортсмена, путешественника, любовника, в своих объятиях. Я крепко держала его в объятиях и не произносила ни слова, при этом безмолвно говоря ему, что он любим. О, он был поистине любим. |
|
Иосиф Шутман: Да, Марго, боюсь, что Вы правы. Спасибо за отклик.
